Письма

Вот почему, в случае «Дориана Грея», чисто литературный критик, как, например, в «Спикере» и других изданиях, считает роман «серьезным и увлекательным произведением искусства»; критик, рассматривающий искусство в его связи с поведением, как это имеет место в «Крисчен лидер» и «Крисчен уорлд», считает его моральной притчей. «Лайт», который, как говорят, является органом английских мистиков, считает роман «произведением высокого духовного смысла». «Сент-Джеймс газетт», стремящаяся, как видно, быть органом сластолюбцев, находит (или делает вид, что находит) в нем всевозможные ужасные вещи и намекает на финансовые преследования, а мистер Чарльз Уибли доброжелательно замечает в Вашей газете, что он находит в романе «уйму нравственного». Правда, дальше он говорит, что не обнаружил в нем ничего художественного. Но, по-моему, несправедливо требовать, чтобы критик умел оценить произведение искусства со всех точек зрения. Даже Готье был в чем-то ограничен, равно как и Дидро, а в современной Англии многогранные Гете такая редкость! Я лишь могу заверить мистера Чарльза Уибли в том, что никакое моральное прославление, к которому он присовокупил свою более чем скромную лепту, не может быть огорчительно для художника.

Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

86. Ф. Холланду Дею {96}

Тайт-стрит, 16

[Почтовый штемпель — 11 августа 1890 г.]

Милостивый государь, посылаю Вам копию моего сонета по поводу продажи с аукциона любовных писем Китса; он был опубликован в первом издании «Сонетов нашего века» Уильяма Шарпа (печатавшего Вальтера Скотта), но изъят из последующих боязливым издателем из-за помещенной в «Спектейторе» рецензии, в которой сонет был назван «богохульным», — по-моему, это единственный случай, когда «Спектейтор» в чем-либо на кого-либо повлиял.

96

Дей, Ф. Холланд (1864–1933) — богатый и эксцентричный американский издатель, фотограф, собиратель «китсовской коллекции».

Антология «Сонеты нашего века» вышла в 1896 году, а рецензия на нее появилась в «Спектейторе» 6 марта того же года, где сонет Уайльда был назван «крайне истеричным», выдающим «омерзительную наглость» автора и его «полное неуважение» (очевидно, в отношении Китса).

Сонет, приведенный в письме, был впервые опубликован в «Драматик ревью» 23 января 1886 года.

Я был бы очень рад получить фотографию упомянутого Вами бюста Китса. Внучатая племянница Китса мисс Спид, с которой я познакомился в Кентукки (какое перо!), очень некрасивая, имела тем не менее большое сходство с поэтом; в ней было много от благородного неистовства его натуры, хотя не так много от его восторженной страстности. У нее были губы такой же формы, как у него.

Следующие три дня я буду по утрам дома (с одиннадцати до часа). Приходите, если Вы не заняты, и принесите фотографию. Искренне Ваш

Оскар Уайльд

Вот письма, что писал Эндимион, — Слова любви и нежные упреки, Взволнованные, выцветшие строки, Глумясь, распродает аукцион. Кристалл живого сердца раздроблен Для торга без малейшей подоплеки. Стук молотка, холодный и жестокий, Звучит над ним, как погребальный звон. Увы! не так ли было и вначале: Придя средь ночи в фарисейский град, Хитон делили несколько солдат, Дрались и жребий яростно метали, Не зная ни Того, Кто был распят, Ни чуда Божья, ни Его печали.

Оскар Уайльд [12]

«Средь ночи» — неточность, не правда ли? Ведь Христа, кажется, сняли с креста на закате. Но вряд ли я смогу ее исправить: мне нравится вся эта строка; кроме того, я не думаю, чтобы солдаты метали жребий, неся караул. До чего низки эти реалистические соображения! А все из-за того, что я имел безрассудство написать роман. Я стыжусь их.

P. S. Впервые сонет был напечатан в «Драматик ревью».

12

Перевод Е. Витковского.

87. Редактору «Скотс обсервер» {97}

Тайт-стрит, 16

13 августа 1890 г.

Милостивый государь, боюсь, я не смогу вступить ни в какую газетную дискуссию с мистером Уибли на тему искусства, отчасти потому, что мне всегда было хлопотно писать письма, а отчасти потому, что я, к сожалению, не знаю, обладает ли мистер Уибли достаточной подготовкой, чтобы обсуждать столь важную тему. Я обратил внимание на его письмо только потому, что он высказал в отношении лично меня — уверен, совершенно непреднамеренно — одно предположение, которое никак не соответствует действительности. Он предположил, что мне, наверное, было огорчительно узнать, что определенная часть читающей публики, представляемая им самим и рецензентами некоторых периодических изданий религиозного толка, обнаружила в моем романе «Портрет Дориана Грея» «уйму морали», если воспользоваться его выражением.

97

Появление этого (последнего) письма Уайльда редактору «Скотс обсервер» было вызвано публикацией в газете еще двух статей, подписанных Ч. Уибли, а также многих других — Т. Э. Брауна (1830–1897), поэта и школьного учителя, содержавшей многочисленные упоминания имени Золя; Дж. Маккларена Коббана (1849–1903); Вернона Блакберна (1867–1907), музыкального критика-католика; известного литературного и театрального критика Уильяма Арчера (1856 1924), впоследствии он будет единственным, кто в печати выскажется против запрета, наложенного на пьесу Уайльда «Саломея». Письмо Уайльда вышло в газете 16 августа под той же рубрикой. Однако полемика на страницах газеты продолжалась еще в течение трех недель — уже без участия писателя.

«Похвалы» появились позже и исходили от весьма известных и достойных людей: в ноябрьском номере журнала «Букмен» за 1891 год появился отзыв Уолтера Патера, а 26 сентября того же года — рецензия У. Б. Йейтса, опубликованная в газете «Юнайтед Айрленд», в которой он называл роман Уайльда «замечательной книгой».

Движимый естественным желанием вывести Ваших читателей из заблуждения и осветить вопрос, представляющий такой большой интерес для историка, я воспользовался случаем, чтобы ясно сказать на страницах Вашей газеты, что считаю все критические суждения подобного рода весьма лестной похвалой нравственной красоте романа, и далее я выразил полную готовность согласиться с тем, что было бы несправедливо требовать от обычного критика умения оценить произведение искусства со всех точек зрения. Я по-прежнему придерживаюсь этого мнения. Если человек видит художественную красоту вещи, ему, вероятно, не будет дела до ее нравственного значения. Если же по характеру своему он более восприимчив к нравственному, нежели эстетическому воздействию, он останется слеп к вопросам стиля, отделки и т. п. Нужен Гёте, чтобы увидеть произведение искусства со всех сторон, во всей его полноте и цельности, и я совершенно согласен с мистером Уибли, когда он говорит, как жаль, что Гёте не имел никакой возможности прочесть «Дориана Грея». Я вполне уверен, что роман доставил бы ему удовольствие, и лишь надеюсь, что какой-нибудь потусторонний книгоиздатель распространяет уже сейчас призрачные его экземпляры в мире блаженных и что Готье достанется книга с обложкой, позолоченной пыльцой златоцветника.

Вы, милостивый государь, можете спросить меня, почему я вообще придаю значение признанию нравственной красоты моего романа. Отвечу: просто потому, что она существует; потому, что она там присутствует. Моральный урок, который можно извлечь из «Мадам Бовари», не является главнейшим достоинством романа, как не является главнейшим достоинством «Саламбо» археологическая достоверность; но Флобер был совершенно прав, когда разоблачал невежд, которые называли первый роман безнравственным, а второй исторически недостоверным. И прав он был не только в обычном смысле слова — он был прав художественно, и этим все сказано. Критик призван просвещать читателя; художник призван просвещать критика.

Позвольте мне, милостивый государь, еще раз поправить мистера Уибли, и я оставлю его в покое. В заключение своего письма он заявляет, что я-де неугомонно расточаю публичные похвалы своему собственному произведению. Нисколько не сомневаюсь, что, говоря это, он хочет сделать мне комплимент, но, право же, он переоценивает мои способности, равно как и мое трудолюбие. Я должен откровенно признаться: и по складу характера, и по сознательному выбору я чрезвычайно привержен праздности. Возведенное в культ безделье представляется мне достойным занятием для мужчины. Я терпеть не могу всяческую газетную полемику, и из двухсот шестнадцати критических заметок о «Дориане Грее», которые благополучно перекочевали со стола у меня в библиотеке в корзину для ненужных бумаг, я публично откликнулся только на три. Одна — это та, что была помещена в «Скотс обсервер». Я обратил на нее внимание по той причине, что высказанное в ней предположение о намерении, с которым якобы была написана эта книга, нуждалось в исправлении. Вторая — это статья в «Сент-Джеймс газетт». Написанная в оскорбительном и вульгарном тоне, она требовала, на мой взгляд, немедленной саркастической отповеди. Это был наглый вызов всякому пишущему человеку. Третьей была беззубая критическая рецензия в газете «Дейли кроникл». То, что я опубликовал в «Дейли кроникл» ответ на нее, похоже, было чистейшей прихотью с моей стороны. Я даже уверен в этом. Совсем забыл, о чем там шла речь. Кажется, о том, что «Дориан Грей» — вещь вредная, и я решил любезно напомнить, что, как бы то ни было, это во всяком случае вещь совершенная. Вот и все. Остальные же двести тринадцать критических заметок я проигнорировал. Более того, добрую половину из них я просто не читал. Как это ни грустно, утомляют даже похвалы.

Что касается письма мистера Брауна, то оно интересно лишь как подтверждение истинности сказанного мною о двух ярко выраженных критических школах. Мистер Браун откровенно заявляет, что мораль является, по его мнению, «сильной стороной» моего романа. Мистер Браун говорит это с добрыми намерениями и говорит полуправду, но, когда он переходит далее к рассмотрению книги с художественной точки зрения, он, конечно, прискорбно далеко отклоняется от истины. Ставить «Дориана Грея» в один ряд с «Землей» Золя так же глупо, как, скажем, «Фортунио» Готье ставить рядом с какой-нибудь из мелодрам, идущих в «Адельфи». Мистеру Брауну следовало бы довольствоваться оценкой с моральных позиций. Тут он неуязвим.

Мистер Коббан скверно начинает свой отзыв, характеризуя мое письмо, в котором я указываю мистеру Уибли на допущенную им ошибку, как «наглый парадокс». Эпитет «наглый» лишен тут смысла, а слово «парадокс» употреблено не к месту. Боюсь, когда люди пишут в газету, это пагубно отражается на стиле. В ход идут грубости и оскорбительные выражения; авторы теряют всякое чувство меры, ступив на это престранное журналистское поприще, где верх берут всегда самые крикливые. Выражение «наглый парадокс» — это не грубость и не оскорбление, но не следовало прибегать к нему, говоря о моем письме. Впрочем, в дальнейшем мистер Коббан полностью исправляет то, что, несомненно, было с его стороны лишь случайным нарушением хороших манер, присваивая вышеупомянутый наглый парадокс: вслед за мной он указывает, что художник всегда будет рассматривать произведение искусства с точки зрения красоты стиля и красоты отделки и что те, у кого либо нет чувства прекрасного, либо оно подчинено соображениям нравственности, всегда будут обращать внимание исключительно на содержание и усматривать в его морали мерило и критерий представленных на их суд поэмы, романа или картины, тогда как критики, пишущие в газетах, иногда принимают сторону первых, а иногда — вторых, в зависимости от того, культурны они или нет. В сущности мистер Коббан превращает наглый парадокс в скучный трюизм и, осмелюсь заметить, оказывает тем самым добрую услугу. Английские читатели любят скучать и любят, когда им дают скучные объяснения. Мистер Коббан наверняка уже раскаялся в том, что начал со столь неудачного выражения, поэтому я больше не буду этого касаться. Что до меня, он вполне прощен.