Письмо дяде Холмсу

Чушь какая-то! И вообще, и в частности. Как это, например, можно почесать затылок меньше одного раза? Полраза, что ли?

– Пошли спать, - сказал Алешка.
– Утро вечера мудренее. И нам надо завтра пораньше встать.

Да, чтобы успеть засветло смотаться в Шнурки, поймать Домового и вернуться домой.

Если получится…

Алешка перед сном притащил капкан и поставил его на крыльце, пристегнув к перилам:

– Пусть только сунется!

А когда мы улеглись, он заботливо добавил:

– Ты только, Дим, не пугайся, когда он в капкане заорет.

– Кто заорет?
– привстал я в тревоге.

– Кто-кто? Кто попадется.

Ага, Людмила Ильинична. С одним рогом и четырьмя копытами. Или какой-нибудь Черпаков-Чурбаков. Вот привязался…

Ночь прошла спокойно. Никто в капкане не орал. Кроме Лешки. Он, конечно, спросонок, когда утром выбегал в туалет, про капкан не вспомнил. Хорошо еще, что ноги успел в сапоги сунуть…

В десять ноль-ноль по московскому времени мы выступили в поход. По глубокому синеватому и блестящему снегу пересекли поле и вошли в зимний лес. И, честно говоря, сразу же забыли про всяких домовых и чертей - так красиво и сказочно было в лесу.

Узкая тропка тянулась и петляла меж заснеженных деревьев. На пеньках лежали громадные белые шапки - словно стояли по сторонам громадные зимние грибы. Ветви елей тяжело гнулись под снегом. И всюду суетились всякие птицы. Щебетали, свистели, чирикали. Шелушили шишки. Перелетали с ветки на ветку. Иногда стряхивали с еловой лапы снежный комок. Он падал, задевал нижнюю ветку, с нее тоже обрушивался снег, и от верхушки ели до самой земли устремлялась снежная лавина. И ель, нам казалось, облегченно вздыхала, из белоснежной становилась зеленой.

А над тропкой аркой стояли согнувшиеся под тяжестью снега тонкие березки. Алешка ударял лыжной палкой по стволу, березка вздрагивала, сбрасывала с себя снег и выпрямлялась над тропой.

В общем, весело было. То снегом нас окатит, то лыжа под снегом за корягу зацепится, то испуганный заяц в глубине леса мелькнет, то лисичка в рыжей, почти красной, шубке покажется.

– Леший!
– вдруг вскрикнул Алешка и показал лыжной палкой.

Мы замерли.

Точно - от основной тропы убегала в глубь леса узкая тропка, и на развилке молча стояла какая-то загадочная фигура с клюкой в сучковатой руке.

Мы пригляделись. Это было что-то вроде снежной бабы, но утыканной еловыми ветками - что-то такое лохматое и сучковатое. На голове - старая зимняя шапка, вместо носа - еловая шишка. А руки и ноги - кривые коряги. А клюка будто указывает дорогу в самую чащу.

Мы подошли поближе. Вблизи эта фигура казалась уже не страшной, а смешной. Тем более что рядом с ней торчала из снега деревянная лопата, на совке которой частично сохранилась сделанная угольком надпись:…ляна сказок».

– Что за «ляна»?

– «Поляна», - догадался Алешка.
– «Поляна сказок». Посмотрим?

– А Шнурки?
– напомнил я.

– Шнурки не убегут, - резонно заметил Алешка.
– Пошли.

И мы свернули на боковую тропку. Она повиляла меж деревьев и - удивительно - стала пошире и поплотней. Хорошо утоптанная стала, будто по ней рота солдат прошла. Строевым шагом.

– Вон еще, - сказал Алешка почему-то шепотом.
– Фигура.

Фигура тоже была не страшная - Снеговик с метлой, с дырявой кастрюлей на голове.

Мы им полюбовались и пошли дальше. И вскоре уже вертели головами по сторонам - будто попали в сказочное царство снежных фигур.

Это было здорово! Тем более что они все - не очень ладно слепленные, смешные - были узнаваемы: старые верные друзья из новогодних сказок. Вот отважная девочка Герда на олене. У него красивые рога из сучковатых веток. Вот Заяц возле ледяной избушки. Вот толстячок с пропеллером за спиной. Снегурочка, Серый волк.

А вот… Небольшая, очень красивая опушка, а на краю ее - избушка на курьих ножках. Самая настоящая, на пеньках. Такая настоящая, что мы даже притормозили немного - так и казалось, что вдруг как выскочит из нее седовласая Баба-яга с помелом, вскочит в деревянную ступу и помчит в ней над лесом по своим вредным делам.

– Зайдем?
– шепнул Алешка.
– Без спроса.
– Он воткнул лыжные палки в снег.
– Давай, Дим, говори.

– Что говорить? Кому?

– Кому-кому? Избушке. Что положено, то и говори!

Алешка, похоже, в самом деле в сказку попал. Дитя доверчивое.

Я улыбнулся и начал:

– Избушка, избушка, стань к лесу…

– Подожди!
– Алешка даже взвизгнул.
– Тебе что Митёк написал? Забыл?

– Ничего он мне не писал, - я растерялся.

– В рукописи. Помнишь? Надо сначала себя по затылку постучать. Три раза, посильнее.

– А!
– Я тоже вспомнил этот загадочный совет на отдельной странице рукописи.
– Только не постучать, Леха, а почесать.

– Ну, давай!
– Страшно интересно ему было.

А мне весело. Я сдвинул шапку на нос, поскреб затылок и, завывая на весь лес, произнес:

– Избушка, избушка, стань ко мне передом, к лесу задом!

– Давай!
– крикнул ей Алешка.
– Поворачивайся!

И, честное слово, я бы не удивился, если бы эта избушка в самом деле заскрипела своими пеньками и повернулась вокруг оси. Но она даже не дрогнула.

– Не сработало, - удивился Алешка.
– Может, Дим, все-таки надо не почесать репу, а постучать по ней? Лыжной палкой.

– Щаз!
– я даже шагнул в сторону и едва не запутался в лыжах.
– Давай лучше тебе постучим.

– Обойдешься! Я лучше сам попробую.
– И Алешка тоже проделал всю операцию с почесыванием и завыванием. И с таким же результатом.

– Замерзла она, что ли?
– пробормотал он. И вдруг просиял: - Дим! Я понял! Знаешь, почему она не поворачивается к лесу задом? Потому что она и так стоит к нам передом!

Как мы не сообразили? Избушка действительно стояла к нам дверью и небольшим окошком рядом с ней. Вместо стекла в окошко была вставлена синеватая льдинка. В которой отражалось солнце, и казалось, что в избушке приветливо светит огонек.

Да, огонек… Приветливый… Но избушка-то, по всем приметам, Бабы-яги.

Я еще раз почесал свою репу - и на меня стали загадочно действовать всякие сказки. На сказочной «ляне».

– А!
– сказал Алешка.
– Пошли! Я нечисть не боюсь!

Я - тоже. Наверное… Так мне кажется… Или не так?…