Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

– Изводишь себя? – сказал мужчина, когда она вернулась в постель.

Она не ответила. Пыталась уснуть. Не могла.

Было душно; ни открытое окно, ни распахнутая на балкон дверь не спасали.

– Ласковый он был, – вдруг проговорила женщина. – А теперь его нет…

– Есть я!

– Вот именно!.. – женщина поднялась с кровати, ушла на кухню, вернулась с недопитым стаканом водки.

– Гадость это – пить водку в кровати! – сказал мужчина.

– Потерпи, пожалуйста!

– Пёсика всё равно не вернуть…

– Не вернуть… – женщина отпила из стакана и откинулась на подушку. – Не вернуть…

Мужчина положил к ней на живот свою большую горячую ладонь, и вдруг женщина вспомнила, как однажды пёсик исчез на двое суток, а когда вернулся, долго не мог унять дрожь; утих лишь тогда, когда она искупала его под тёплой струёй воды, а потом положила к себе на живот.

– Убери! – попросила женщина.

– Можно другого пёсика достать, – сказал мужчина, убирая ладонь.

– Как это другого? – женщина покачала головой.

Мужчина подумал об испорченном выходном дне.

– Может, он заболел, а я не знала, – сказала женщина.

– Может и так…

– А может, он умереть хотел?

– Разве у него была на то причина?

Женщина снова потянулась к рюмке.

– А тебе? Тебе когда-нибудь умереть хотелось?

– На фига? – сказал мужчина.

Женщина молча повела плечами, а потом долго лежала с закрытыми глазами.

Мужчина хотел снова положить ладонь на живот женщины, но передумал. Он сел в кровати и потянулся к ручке приёмника. Сообщали, что в ближайшие дни ожидается повышение температуры.

Три, четыре, пять…

Когда я называю по привычкеМоих друзей забытых имена,Всегда на этой странной перекличкеМне отвечает только тишина…Анна Ахматова

Пока девочка прижимается лбом к старой пальме и считает «один, два, три, четыре, пять», дети успевают разбежаться по двору.

– Всё, – кричу я девочке, – можешь обернуться!

Обернувшись, девочка спрашивает:

– Ты кто?

– Ури! – говорю я.

– А почему стоишь здесь?

– Здесь мой двор!

– Твой двор?

– Я жил здесь… А ты – Рита?

Девочка рассмеялась.

– Я – Дина! – сказала она.

«У Риты были такие же ножки-соломинки», – думаю я и слышу, как из окон доносится знакомый запах жареной рыбы.

– Можно мне поиграть с вами? – спрашиваю я.

– Мы в прятки играем, – объясняет девочка.

– И я хочу…

– Делать тебе нечего?

– Как тебе сказать…

– С ума сходишь?

– А как ты узнала?

– Когда у папы закрывают фабрику, и ему приходится сидеть дома, мама говорит, что папа от безделья с ума сходит!

– Ясно! А в прятки он играет?

– Мой папа взрослый! Взрослые искать не умеют…

– Ты так думаешь?

– Взрослые делают это плохо…

* * *

Однажды я искал Риту целых полчаса, а потом оказалось, что она сидела между ящиками с мусором и едва не задохнулась.

– Наконец-то! – обрадовалась тогда Рита. – Наконец-то нашёл!

– Не я, так нашли бы кошки… – смеялся я.

– Лучше, пусть ты…

* * *

– Взрослым быть не хочу! – говорю я Дине. – Хочу искать…

– Ладно, – пожимает плечиками Дина, – только, кто новенький, тот ищет… А мы спрячемся заново…

– Что ж, всё по правилам, – говорю я и, прижавшись к старой пальме, закрываю глаза. – Один, два, три…

Мне вдруг кажется, что стоит лишь обернуться, и я увижу Риту…

– Четыре, пять… – я иду искать!

* * *

Риту я бы отыскал, если бы тогда, под Бейрутом, мой танк не подбросило…

– Один, два, три… – неужели взрослые искать не умеют?

* * *

С войны я вернулся с забинтованными руками и обожжённым лицом. Днём спал или просто лежал на коричневом диване, а по вечерам, когда падал дождь, накидывал на себя серый плащ отца и бродил возле дома. Пряча лицо в воротник, я поглядывал на пробегающих мимо девчонок, а забинтованные руки скрывал под плащом.

Иногда заходил в какой-нибудь бар, в надежде, что увижу что-либо забавное, но там ничего забавного не замечал. И в театре не замечал. И в музее… «Рита, – звал я, – Рита!»

Дождавшись меня, отец доставал из пачки сигарету, прикуривал её и подносил к моим губам. Мы стояли в темноте возле нашего подъезда и слушали, как потрескивает сигаретная бумага, а потом молча входили в дом.

В моей комнате всю ночь горела настольная лампа, и я, разглядывая на руках бинты, вспоминал, как когда-то перед сном читал Сименона. На столике возле окна скучно тикали часы, а вдоль стены тянулась длинная кривая тень кресла-качалки, в котором я дожидался прихода утра…

* * *

Иногда Рите удавалось так ловко спрятаться, что я, разыскивая её, сбивался с ног. Но я всегда находил! Разве теперь я разучился?..

– Два, три, четыре…

* * *

Тогда под Бейрутом…

* * *

– Раз, два, три, четыре, пять…

«Если бы тогда под Бейрутом…»

– Раз – не хочу больше покидать дом…

Два – не хочу гореть в танке…

Три – не хочу утопать в бинтах…

Четыре – не хочу быть взрослым…

Пять – я иду искать!

Двор притаился в тишине, а из окон, как обычно, тянется запах жареной рыбы.

Я знаю, ты знаешь, он знает

В эту ночь Лиран не сомкнул глаз, а когда наступил рассвет, тихо вздохнув, повернул голову к Ирине и сказал:

– Сегодня вторая среда месяца…

К окну подлетели три голубя, повозились в тесноте подоконника и отлетели.

Ирина, которая тоже в эту ночь не спала, провела рукой по груди мужа, потом села в кровати и, задумчиво растягивая слова, отозвалась:

– Ты ведь знаешь…

– Знаю…

– И я знаю, и ты знаешь!..

Лиран немного помолчал и вдруг проговорил: