Плач богов

Что она могла ему сказать? Правду? И как бы она тогда звучала?

«Я пришла сюда, чтобы лишиться невинности с человеком, образ которого не отпускает мою грешную память вот уже сколько долгих дней и ночей. Мысль о том, что мне придётся после свадьбы лечь в постель с нелюбимым и откровенно противным для меня мужем убивает практически буквально. Сводит с ума. Заставляет искать выходы, коих не существует. Поэтому я и здесь. Пришла отдаться тому, к кому так неуёмно тянется моя бренная плоть, мечтая познать с ним физическую близость, как птица, прожившая с самого рождения всю свою жизнь в тесной клетке, тянется к небу за окном. Рвётся и телом, и душой узнать, что же это такое, летать в такой невозможной высоте…»

Нет, в её голове на тот момент не будет никаких мыслей. Она уже будет лететь (или падать), расправляя крылья и захлёбываясь вихревым потоком чистейшего воздуха – то ли животворящего неба, то ли смертельно губительной бездны. Превышенные дозы адреналина будут шипеть в висках и частично ослеплять глаза. Память с остервенелой жадностью ловить каждое движение и открывающийся фрагмент совершенной картины. И чем неожиданней они окажутся, тем сильнее охватит сердце и оцепеневший разум неподдельным восхищением.

Киллиан не отвернётся и не станет щадить её неопытный взгляд какими-то стыдливыми «фиговыми листочками». Просто возьмёт, да стянет с бёдер светло-серые брюки, обнажив последнюю самую интимную часть своего и без того идеального тела. Но только тогда (на какое-то время напрочь забыв, как дышать и воспринимать себя в реальности), когда она вновь увидит его во всей нагой красе, поймёт, насколько же картина была неполной.

Шокирует ли её увиденное? Ещё как!

Напугает ли? Возможно… По крайней мере, сердце будет колотиться на какой-то нереальной скорости и частоте, а от нахлынувшего жара кожу покроет обжигающей испариной.

Впервые в жизни увидеть мужской член в возбуждённом состоянии и едва ли понять, что да как… Откуда там взяться невозмутимому спокойствию и стопроцентной уверенности, что бояться нечего? Хорошо, что хотя бы не вскрикнет и не зажмёт рот ладошками.

Но взгляда всё равно не сможет отвести, даже сгорая от откровенного ужаса и зашкаливающего стыда. Может от того, что не сумеет поверить представшему её глазам? Она же ещё совсем недавно видела его в ином состоянии (как и в первый раз в портовой бане), так сказать, в вялом и абсолютно пассивном (и то вызывал своим срамным видом немалый шквал противоречивых эмоций). А теперь… Теперь он буквально увеличился в размерах и… Стоял! По-другому и не назовёшь. Более того, будто смотрел или нацелился в её сторону вздутой, подобно деформированному мячику, лоснящейся головкой, которая обнажилась неведомой ранее для девушки формой и даже цветом. Наверное, при других обстоятельствах она бы точно ляпнула что-то вроде: «Что это? И откуда оно там взялось?»

Но не ляпнула, поскольку на время лишилась дара речи и продолжала разглядывать детородный орган Хейуорда, как нечто невозможное и невероятное. Ведь даже его пугающее преображение не покажется чем-то уродливо отталкивающим. Завораживающим, да, пробуждающим нездоровое любопытство – в особенности! Но совершенно не омерзительным и ничуть не отвратным для несведущего ума начинающего художника.

И когда мужчина встанет коленом на край кровати, всего в нескольких дюймах от её стиснутых ног, ничуть не прикрываясь, а даже наоборот, будто демонстрируя своё желание в самом его откровенном виде, только тогда до Эвелин наконец и со всей ясностью дойдёт, что это уже не сон. Более того, прочувствует происходящее именно кожей и будто бы оголившимися нервами.

– Обещаю… Я буду осторожен и сделаю всё от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо. Но для этого ты должна мне немного помочь. – он нависнет над ней, буквально заслонит собой всю комнату, но так и не дотронется, если не считать исходящего от него тепла и саму близость, которая ощущалась так же сильно, как и его прикосновения. Так что легче ей по любому не станет. Хотя назвать это чем-то мучительно болезненным тоже не поворачивался язык. Скорее смертельно опьяняющим – сводящим с ума сладчайшим страхом, от которого одновременно холодела спина, а по телу изнутри будто искрящимися разрядами разливалось блаженной истомой.

– Но я… не знаю как… - и тем сложнее будет отвести от его чеканного лика свой зачарованный взор.

– Всего лишь постарайся расслабиться и полностью мне довериться. – да и он будет любоваться её разрумянившимся личиком будто чем-то неповторимым и единственным, что занимало всё его внимание и последние мысли. И даже когда подтянет под её голову одну из подушек, а потом начнёт развязывать тесёмки на кружевном вороте лифа её нижней сорочки, не отведёт взгляда больше чем на секунду или две. – Настраивайся на то, что я хочу сделать тебе приятное и намного больше, чем просто приятное.

Конечно, она задрожит и несдержанно всхлипнет, когда его ладонь скользнёт под лёгкий хлопок ажурной ткани и полностью накроет её правую грудь. И когда сожмёт упругий холмик вроде бы и грубыми, но в то же время необычайно нежными пальцами, её проймёт буквально насквозь и едва не выгнет навстречу его руке. И не только руке, чьи шершавые мозоли, царапнувшие её чувственную кожу и сосок, ещё глубже вонзят в немеющую плоть сладчайшими кристаллами нестерпимой неги.

– Ты ведь ласкала себя когда-то? Доводила пальчиками до оргазма? – господи, почему в его устах, в его сиплом, точно вибрирующим в её интимных мышцах голосе, эти слова звучали так естественно и возбуждающе? Только от того, что он и не думал её за это осуждать, а даже наоборот? – Теперь то же самое с тобой хочу сделать и я. Не просто лишить тебя невинности, а вознести на пик блаженства, дать то, чего ты едва ли могла достичь, занимаясь самоудовлетворением в полном одиночестве.

– Но ведь… всё равно будет больно?

– Не думай о боли. При большом желании её можно превратить в неотъемлемую часть острого удовольствия. Просто расслабься… Если хочешь, закрой глаза.

Ну да, расслабься! Как тут расслабишься, когда кончики пальцев мужчины начинают вдруг сжимать твой сосок, а тебя саму тут же пронзает, как и в его твёрдую бусинку, и вершину клитора тончайшими иглами того самого острого удовольствия, словно простреливая насквозь. Даже не успеваешь ахнуть, только захлебнуться глубоким глотком воздуха, да сжать непроизвольно бёдра. Ну и вцепиться в пододеяльник под собой обеими руками.

– Отдайся этим ощущениям и не сопротивляйся. Пусть они затопят тебя… станут частью твоего тела и твоих желаний.

Наверное, он точно какой-то местный шаман или колдун, если её ведёт только от его голоса, а в голове мутнеет под натиском зрительного вторжения почти чёрных демонических глаз-гагатов. И ведь как-то воздействует и зачаровывает, словно приручает, как сознанием, так и телом. И конечно же не сопротивляешься, скорее наоборот. Тонешь в нём – в его словах, голосе и в близости, превращаясь в податливый воск в его руках. Пьянея, дурея, разрываясь на раскалённые атомы-искры, стоит только его губам соприкоснуться с твоими, будто кусочками одной общей головоломки, а его пальцам с изощрённой осторожностью сдавить твой сосок.

И всё. Весь мир рассыпается или растворяется в монотонном шуме дождя за окном, в то время, как Эвелин Лейн тонет в неведомых ранее ощущениях, поглощающих её и физически, и духовно – всего лишь под давлением чужих губ и пальцев, под похотливым скольжением чужого языка, то ли изучающего, то ли насилующего её рассудок и грешную плоть. И Хейуорд словно знает или как-то чувствует, что с ней происходит, не только не останавливаясь, а ещё больше и в нужный момент смелея и увеличивая силу воздействие своих ласк и порочного поцелуя. Если бы она не знала, что он человек, точно бы приняла за какого-нибудь демона.