Плач юных сердец

— А… — сказала она. — Понятно. Хорошее слово, правда?

— Это уж точно. Подходит для самых разных ситуаций.

Когда на округ Патнем обрушивались особенно сильные снегопады, Энн Блейк по четыре-пять дней не могла договориться, чтобы расчистили подъездные дорожки. По утрам Майкл с Лаурой, взявшись за руки и дрожа от холода или смеясь, тащились сквозь заносы к остановке школьного автобуса, и компанию им всегда составлял Гарольд Смит с детьми. Гарольд нес на руках Кита, своего сына-инвалида. «А ты, приятель, с годами легче не становишься», — повторял он; девочки тащились сзади. Как только дети устраивались на остановке — жалкие и потерянные, с покрытыми инеем шарфами, в негнущихся уже варежках и резиновых галошах, — Гарольд торопливо прощался, потому что до станции нужно было отмахать еще полторы мили, и в редакционные дни Майкл отправлялся вместе с ним. Они быстро шагали, время от времени останавливались и, наклонившись, сморкались на снег; разговаривали сурово, по-товарищески.

— Знаешь, Майк, прикольная вещь семья, — сказал как-то Гарольд.

Дувший ему в лицо ветер подхватил облачко пара и унес его за спину.

— Живешь годами и даже не знаешь, на ком женат. Загадка какая-то.

— Ага, — сказал Майкл. — Точно.

— Чаще всего это вроде и без разницы, как-то выкручиваешься, справляешься; потом появляются дети, дети растут, и довольно быстро только из-за них и держишься, чтобы не заснуть раньше времени.

— Ага.

— А бывает вдруг посмотришь на эту девушку, на эту женщину, и подумаешь: в чем суть? Как так получилось? Почему она? Почему я?

— Да, Гарольд. Я понимаю, о чем ты.

К весне 1959 года Майкл вдруг ощутил, что снова открывает для себя поэзию. Выход второй книги принес одни разочарования: рецензий было немного, критики в основном высказывались прохладно, но теперь у него вырисовывался новый сборник, и он обещал стать превосходным.

Среди новых стихотворений были и короткие, но слабых и небрежных не было, и, уединившись в сарайчике, он любил читать вслух самые удачные. Иногда он даже плакал над ними и почти не стыдился этого. Предстояло еще немало работы над стихотворением, которому следовало завершить книгу, — длинным, очень смелым, богатым, — стихотворением того же замаха, что и «Если начистоту», которое так понравилось Диане Мэйтленд: первые строки, довольно сильные, были уже готовы, и он хорошо представлял себе, как оно в целом должно разворачиваться. Если летом ничего плохого не случится, к сентябрю он его закончит. Начинаться оно должно было медленно и постепенно набирать темп, усложняясь и обрастая деталями; основными станут образы времени, превращения, упадка, а в конце, благодаря очень тонкому повороту, должно было оказаться, что речь ведется о распаде брака.

Слова и фразы вертелись у него в голове, когда он вечерами возвращался домой из сарая и даже когда сидел в гостиной со стаканом виски в руках, а Люси суетилась в пару и ароматах кухни.

Очень не скоро, почти случайно, его внимание привлекла яркая пурпурно-белая книга, которая, должно быть, уже давно лежала на кофейном столике. Называлась она «Как любить», автором значился Дерек Фар, и с фотографии на задней обложке пристально смотрел прямо в камеру лысый человек.

— Что это? — спросил Майкл, когда Люси пришла в комнату накрывать на стол. — Учебник секса, что ли?

— Вовсе нет, — ответила она. — Это книга по психологии. Дерек Фар — философ и одновременно практикующий психолог. Мне кажется, тебе эта книга была бы крайне полезной.

— Вот как! А почему мне?

— Ну, я не знаю. А мне почему?

В следующее воскресенье, когда все в комнате стихло и успокоилось под шелест воскресных газет, он оторвался от книжного обозрения «Нью-Йорк таймс» и сказал:

— Люси, а ты знаешь, что этот твой Дерек Фар двадцать три недели подряд держался первым номером в рейтинге бестселлеров?

— Ну конечно знаю, — сказала она с противоположного конца комнаты, не отрываясь от модного журнала. Потом посмотрела на него. — А ты думаешь, все, что попадает в бестселлеры, откровенная лажа, да? Ты всегда так думал.

— Ну не все, конечно; этого я никогда не говорил. Но в большинстве своем действительно лажа, разве не так?

— Вот именно что не так. Если человек способен написать нечто интересное огромному числу людей, если его идеи и способ их выражения действительно отвечают потребностям многих или их нуждам — разве это не огромное достижение?

— Да перестань, Люси, ты же сама знаешь, это это не так. В этом деле речь никогда не идет о том, чего люди хотят или что им нужно, — здесь весь вопрос в том, что они готовы принять. Все определяет та же коммерческая гнильца, что в кино и на телевидении. Вкусами публики манипулируют, подводя всех под общий минимум. Господи, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

И он снова зашуршал газетой, давая понять, что тема закрыта.

На десять или пятнадцать секунд в комнате воцарилось молчание, а потом она сказала:

— Я знаю, что ты имеешь в виду, только я с тобой не согласна. Я всегда знала твое мнение по любому поводу — проблема не в этом. Проблема в том, что я никогда — ни разу в жизни — твоих мнений не разделяла. Поразительно, что я поняла это только в последние несколько месяцев.

Она поднялась. Вид у нее был странным образом одновременно дерзкий и испуганный.

Майкл тоже встал, и литературное приложение соскользнуло на пол.

— Так, подожди-ка минутку, черт побери! Вот, значит, какие разговорчики вы ведете с доктором Файном во время этих ваших уютных сеансиков!

— Можно было не сомневаться, что именно этот пошлый вывод ты и сделаешь, — сказала она. — А между тем все не так — я даже не уверена, буду ли я и дальше ходить к доктору Файну, — но ты, естественно, можешь думать все, что тебе угодно. Только замолчи хотя бы сейчас.

Она быстро прошла на кухню, но он следовал за ней по пятам.

— Я замолчу, бля, но только когда захочу, — сказал он. — Не раньше.

Она обернулась и смерила его взглядом.

— Как, однако, странно, — сказала она. — Как интересно! Я поразилась, когда обнаружила, что всегда ненавидела все эти твои драгоценные мнения из «Кеньон ревью» [41] , эти твои идеи для избранных, — бог мой, сколько бы я отдала, лишь бы никогда больше не слышать, как ты говоришь «стихотворение» или «пьеса»! Но вот теперь я поняла, что мне ненавистен сам твой голос. Ты меня понимаешь? Не могу больше слышать твой голос. И видеть тебя тоже не могу.

41

«Кеньон ревью» — американский литературный журнал, основанный в 1939 г. профессором литературы Кенон-колледжа (штат Огайо) Джоном Рэнсомом. В 1940—1950-е гг. считался одним из лучших литературных журналов в США. Публиковал Роберта Пенна Уоррена, Роберта Лоуэлла, Фланнери О’Коннор, Дилана Томаса, Дерека Уолкотта, Вуди Аллена, Б. Пастернака, Б. Брехта.

И она отвернула до упора оба крана над раковиной, собираясь мыть посуду.

Майкл вернулся в комнату и стал бродить среди разбросанных по полу воскресных газет. Его била дрожь. Это было хуже чем плохо — случилось самое плохое. Раньше, когда они ссорились, он оставлял ее одну и она приходила в себя и раскаивалась, но теперь старые правила не действовали. Кроме того, он и сам еще не все сказал.

Когда он зашел на кухню и встал поодаль у нее за спиной, ее окутывал пар, поднимавшийся от раковины с мыльной водой.

— Почему «драгоценные»? Почему «для избранных»? И откуда взялся «Кеньон ревью»?

— Думаю, лучше сразу остановиться, — ответила она. — Лаура услышит. Она уже и так, наверное, плачет там у себя наверху.

Он вышел из дому, хлопнув кухонной дверью, и проследовал вдоль нелепых бен-дуэйновских грядок. Но, оказавшись за столом, не смог взять в руки карандаш — он даже смотреть прямо перед собой не мог. Он мог только сидеть, засунув в рот полкулака, тяжело дышать через нос и пытаться осознать, что все рухнуло. Это конец.