Плавающая Евразия

– Вернусь, вернусь, - пробормотал Давлятов, выбегая во двор и ожидая увидеть там Нахангова, отдыхающего в кресле.

Но - удивительно - двор был пуст и никто не выглянул из окон дома, когда Давлятов проходил торопливо к воротам. И только ступив через порог на улицу, подумал, что выманила его на свет из бункера встреча, которую назначил ему на этот час следователь Лютфи, желающий закончить свой рассказ.

Несмотря на то что дом Давлятова теперь пустовал, запертый на три висячих замка, интерес к нему не спадал, наоборот, возрос из-за КБИБа. Давлятов и не догадывался, что, пока он сидел в бункере, добровольными членами КБИБа записались еще двадцать пять тысяч шахградцев, которые надеялись спастись не только с помощью Субхана преподобного, но и бомбы, которую для собственного умиротворения родила шахградская земля.

Двое из них, стоящие поодаль от остальной группы, едва увидели Давлятова, заспорили, будто дожидаясь его появления. От них и узнал Давлятов, что завтра будут сносить его дом, чтобы извлечь бомбу, и что градосо-вет уже назвал компенсацию, которую получит Давлятов за дом и то, что лежит под ним.

– Чепуха, - пробормотал Давлятов, торопливо проходя мимо спорящих.

Тут его охватило еще большее волнение из-за чрезмерной торопливости, и, пока Давлятов стоял возле милиционера, проверяющего документы, у него чуть сердце не выскочило из груди. Что за спешка и почему такой разбег? В таком же взвинченном темпе побежал он по мраморным ступенькам на второй этаж. Как тут все изменилось... скажем, по сравнению с девятисотым годом хиджры. В этом же месте, по описанию "Путеводителя по двадцати векам Шахграда", стояло здание суда - весьма убогое помещение с одной-единственной комнатой, которая одновременно служила и для отдыха судьи в перерыве между заседаниями, и умывальной комнатой, и залом для зрителей. Сейчас здесь все твердо и монументально, а главное - чисто. За эти пять с лишним веков шахградцы разучились бросать окурки в общественных местах, грызть орехи, тыквенные семена и курить фимиам, как в прямом, так и в переносном смысле. Воспитание цивилизации.

В неслабеющем ритме Давлятов подбежал к дверям кабинета Лютфи. Тот его ждал, полуразвалившись в кресле, совсем другой, чем вчера. Во время первого своего рассказа Лютфи был угрюмо-сосредоточен, хотя и изредка ироничен. Одет в черный пиджак, сидел прямо на жестком стуле и был весьма убедителен. Сейчас же какой-то опереточный легкий пиджак и эта дурацкая бабочка, которая никак не подходила ни по цвету, ни по фактуре к его лицу, мягкому, чуть одутловатому, с выражением сладострастия. Словом, весьма и весьма. И это не то чтобы смутило Давлятова, скорее насторожило, настраивая на сарказм. Он готов был уже что-то сказать язвительное, но Лютфи повелительным жестом остановил его:

– Не подумайте ничего такого, мой впечатлительный умалише... После беседы с вами я поеду в наш клуб. Там мы разыгрываем спектакль - я в главной роли нефтяного шейха - в честь высокого зарубежного гостя Ибн-Муддафи. "В крови утопленные" - пьеса нашего шахградского автора... Неужели не видели?

Вопрос его лишь на секунду сбил Давлятова с ноты, и он пробормотал:

– Не люблю я театр...

– И музыку не любите?
– лукаво прищурился Лютфи и нагнулся, чтобы поправить шнурок на кроссовках, самых дорогих и модных, самых отсутствующих в продаже - фирмы "Карху". Тут его белая накидка сползла с затылка на лицо, и, когда он поправил ее и выпрямился, на Давлятова глянул чернокожий с орлиным носом, с толстыми чувственными губами, знакомый незнакомец, с привычкой светски невоспитанного бедуина - прикладывать палец к влажным губам, прежде чем загнуть край пачки с нефтедолларами. Шейх глянул неодобрительно и исчез, и Лютфи выжидающе повернулся к Давлятову, так и не получив ответ на свой вопрос о музыке.

Давлятов хмыкнул, и мысль его потекла мимо основной темы.

– И что же это вы грешите против эстетики и бытового реализма? выразился Давлятов.
– Какой же это шейх нацепит на себя дурацкую бабочку времен нэпа, да еще и в кроссовках. Клетчатый костюм ваш, простите, времен оных... между оттепелью и заморозками, между муссоном и самумом...

Лютфи ничуть не смутился, наоборот, воспрянул, как всегда, когда разговор касался искусства.

– Все натурально и бытово, - поднял он вверх указательный палец. Даже слишком густо натурально. Образ шейха в моей трактовке выражает движение времени, смену эпох, борьбу за сферу влияния, колебание цен на нефтяном рынке и светотень в коридорах власти...

Давлятов был не рад, что затронул эту тему, ибо обилие информации у Лютфи удручающе подействовало на него. Чтобы сбить его с этой побочной линии разговора, Давлятов мрачно сказал:

– А вас, человека правосудия, не смущает подозрительное занятие вашего братца - тоже Лютфи - в Бюро гуманных услуг?
– и заерзал на стуле не то от удовольствия, что каверзу такую сковырнул, не то от беспокойства, что вмешался в недозволенное.

Лютфи поправил бабочку и вдруг сделался надменным, даже чересчур.

– Ах вы письмоносец мой пеший!
– воскликнул он.
– Все-таки не удержались... решили мне каверзу скипидаром прижечь. А я ведь еще вчера ждал вашего каверзного вопроса... а когда вы ушли, подумал по дороге в клуб - какой бы он ни был, а все-таки не лишен благородных штрихов. Еле заметных под микроскопом штрихов с благородным налетом...

Ощущая в собеседнике внутреннее беспокойство, несмотря на весь его словесный камуфляж, Давлятов решил еще раз нажать, чтобы завладеть инициативой.

– Ну к чему эти литературные художества?! Я ведь вам прямой вопрос задал... Кстати, вчера я встретил его в компании возле моего дома. Я его сразу узнал. Тоже Лютфи... Он нам с покойным Мирабовым предлагал свои услуги - бункер в доме построить, место на кладбище высшего разряда получить, где академиков хоронят... и прочий подпольный сервис...

Хитрая усмешка промелькнула по лицу Лютфи, и он, откинув обе руки на спинку кресла, еле слышно засмеялся:

– Нет, с вами не соскучишься! Как в театре абсурда! Слышали про такой театр?

– Слышал, - резковато ответил Давлятов, чувствуя подвох.

– А я видел! Собственными глазами! Абсурд чистейший! К нам в клуб приезжал один высокого ранга среднеевропеец, премьер... Мы разыграли перед ним и его свитой наш коронный спектакль, про все тех же, в крови утопленных. Он смотрел внимательно через монокль, местами смеялся, местами негодовал, в конце стоя аплодировал... А потом говорит своей свите: "За мной, господа министры, на сцену!" И, не переодеваясь, не гримируясь, без бедуинских накидок и приклеенных орлиных носов, разыграли такое... словом, передовое их авангард-искусство... Примерно в таком духе... "Мой шейх, и они сумели... такую пятиэтажную эквилибристику нагородили, что на какой этаж ни сунься - всюду цены на нефть падают..." - "Понятно, триллион "мерседесов"... А каким путем вы думаете пригнать их к нашим берегам? Ведь мы закупили огромный айсберг пресной воды; его тянут к нам из Антарктиды японцы..." Все в таком духе. Шейх об одном, министр о другом. Правда, в пьесе абсурда речь не шла о шейхе и айсберге, там был среднеевропейский сюжет, но смысл тот же - в бессмыслице... Так и у вас, мой факир, а вы говорите о деле, которое предлагал мой братец покойному Мирабову. Но вы-то, надеюсь, не были тогда покойным, когда речь шла о респектабельном кладбище?

– Как же я мог быть покойником, когда я все слышал и видел, и слышал из уст вашего живого братца?
– нервно дернул плечами Давлятов.

– Тогда кто же покойный?
– в упор глянул на него Лютфи.

– Мирабов...

Лютфи с укором посмотрел на собеседника и покачал головой:

– Вы ведь понимаете: все, о чем мы здесь говорим, записывается на ленту.
– И Лютфи протянул руку к столику, куда был вставлен невидимый аппарат, и нажал на кнопку. Послышался свист и бормотание, затем внятный текст: "...Он нам с покойным Мирабовым предлагал свои услуги - бункер в доме построить, место на кладбище высшего разряда получить, где академиков хоронят... и прочий подпольный сервис..."; "Нет, с вами не соскучишься! Как в театре абсурда!" Лютфи остановил магнитофон и сказал бледному, растерянному Давлятову: - Если вы кого-то еще будете убеждать, что живой предлагал мертвому место на кладбище... вас запрячут в сумасшедший дом или в лучшем случае дадут три года в лагере строгого режима за клевету...

Давлятов смахнул с лица пот и вымученно улыбнулся:

– Ну ладно... Зачем вы так? Мы ведь просто беседуем... как в театре... Лютфи тоже сразу же подстроился, словно ждал этого момента, и сказал деловито:

– Тогда продолжим то, ради чего мы с вами встретились, - рассказ о странных отношениях двух отцов - вашего отца и отца вашей подружки Шахло и ее брата...

– Слушаю!
– подался телом вперед Давлятов.

Лютфи уютно закинул ногу за ногу и с ленцой в голосе пояснил:

– Я бы, конечно, мог дальше не идти, когда мне стала ясна роль Мелиса в истории с убитым, ваша роль и роль вашей подружки Шахло. Этого вполне достаточно, чтобы назвать мое расследование первоклассным. И закрыть дело... как это и случилось. Но я не был бы Лютфи, играющий все главные мужские роли в нашем самодеятельном театре, если бы не интересовался любой историей в ее совокупности и многосложности. Имя Байбутаева вам знакомо? задал неожиданно вопрос Лютфи.