Плавающая Евразия

Давлятову не дали скучать. К нему тут же подошел, выйдя из-за какого-то надгробия, тот самый Лютфи, из Бюро гуманных услуг, чинно поклонился и сразу спросил, словно нисколько не удивился тому, что видит перед собой Давлятова, жаловавшегося не только на отсутствие работы, но и денег с простым счетом - одного рубля, двух, трех...

– Вы по поводу себя... или коллеги - академика Салиха?

Давлятов оторопело сунул ему под нос .удостоверение академика, но Лютфи даже не глянул. Нечто похожее на усмешку пробежало по его губам и застыло в уголках узких глаз, но Давлятов не уловил его состояния.

– По поводу себя... или я не имею права?
– с вызовом спросил Давлятов.

– Имеете, конечно, - успокоительным тоном проговорил Лютфи, вовремя подавив ухмылку, так и лезущую из его бесстыжих глаз.

– Еще утром, когда мы получили телефонограмму об избрании вас академиком - с чем и поздравляю! наше Бюро тут же наметило для вас место... хорошее, тенистое местечко, с мягкой как пух землей, откуда можно очень легко, как по маслу, пройти дальше, в свите восковых рабов, наложниц, личных водителей и телохранителей... Идемте, я покажу вам этот райский уголок, уверен, он вам понравится... Притом такое соседство, такое соседство!
– лукаво закатил глаза Лютфи.
– Рядом с самым первым академиком-сейсмологом в истории человечества...

– С Бабасолем?
– испуганно спросил Давлятов.

– Нет, нет, успокойтесь. Бабасоль очень претендовал на звание первого академика человечества, но историческая память отдала пальму первенства все же Салиху, предсказателю землетрясений... Хотя не обошлось без интриг, ссор, склок, как это нередко бывает в научном и художественном мире, но к сегодняшнему утру всеми наконец признано первенство академика Са-лиха.

– Да, справедливости ради надо признать...
– пробормотал Давлятов, ерзая, ибо подумал о том, уютно ли ему будет лежать недалеко от Салиха в потустороннем мире, в этом же, веселом, ему Салих был в тягость, особенно в последнее время. Все же из двух зол это меньшее, ибо с Бабасолем совершенно немыслимо идти рядом не только в лучшем из миров, но и по улице Староверовской.

В молчании они свернули и вышли на площадку, где в свежевырытой могиле, сплошь усыпанный цветами, лежал Салих. Давлятов глянул на его бледное, бескровное лицо с легким сожалением и ничего другого не почувствовал.

– Это его надгробие, - шепотом пояснил Лютфи, показывая на черную мраморную плиту, на которой красовался медный со стеклом и позолотой круглый земной шар. На материках были помечены те места, где, начиная с первого дня человечества по сегодняшний, трясется от толчков земля. От одной точки к другой проложены линии - дороги, по которым, опираясь на посох, пешим ходом ступал Салих, предвещая землетрясения. Ниже строгая надпись: "Академик Салих. 100 год до нашей эры - 1986 год нашей эры". Оригинальная работа, правда?
– все так же тихо спросил Лютфи.
– Нашего шахградского скульптора Тер-Минасяна.

Давлятов не обратил внимания на его слова, ибо был уже увлечен разглядыванием восковых фигур, которые должны сопровождать покойного в потусторонний мир и служить ему верой и правдой. С похвальной быстротой они были доставлены сюда из магазина и теперь ждали заката солнца, когда их уложат рядом с Салихом и накроют плитой.

– Почему не сейчас?
– полюбопытствовал Давлятов.

– Мир, в который они спустятся, слишком ярок в верхних своих сферах. И надо дождаться заката, чтобы при переходе от темноты к свету ощущалась разница...

– А было много народу?
– Давлятов еще раз глянул на лицо покойного, битого камнями, но теперь уже избавленного от этих мук навсегда.

– За воротами кладбища - да. Очень много. А на саму территорию никому не разрешается ступать, кроме близких родственников... Немного подождали вас, думали, что вы, единственный его родственник, хотя и поступивший с ним не по-родственному из-за своего сегодняшнего отречения, успеете... Затем осыпали цветами. Речи, последнее прости - все было за воротами. От академического мира выступили Бабасоль, Ноев, от градосо-вета сам председатель Адамбаев, от имени общественности - Субхан-отво-дящий... Квартет рубабистов и чангистов [Рубаб, чанг - восточные музыкальные инструменты] играл "Медленный марш" Дебюсси, воздух был напоен свежестью и легкой грустью. Летали бабочки. Солнечные лучи сплетались...

– Лютфи смахнул скупую слезу с уголков глаз и строго глянул на Давлятова: - Вам нравится место рядом с Салихом?

Давлятов растерянно кивнул. Лютфи вынул из портфеля карту кладбища и рядом с квадратиком, где было карандашом написано "Салих", сделал пометку "Давлятов".

XXVI

Давлятов вернулся к себе в бункер и устало опустился в кресло. Дома, где прожили четыре колена его рода, уже не было, место, откуда осторожно извлекли бабасольную бомбу, успели засыпать и покрыть асфальтом, еще не успевшим остыть. Давлятов сидел и думал над этим, затем решил собрать книги и рукописи и идти на новую квартиру, где его дожидалась Анна Ермиловна. Еще два или три дня побудет она здесь и, если не ударит, не засыплет, вернется вместе с Мелисом и Хури в Москву.

Но Нахангов сегодня спустился к нему прямо в бункер и с порога закричал:

– Начало было замечательное! Само ваше выступление, изгнание, отречение, грехопадение и прочее - словом, все, что связано с разоблачением Салиха... который, кстати, говорят, не выдержал удара и тихо скончался. Но потом, друг мой, вы повели себя просто по-мальчишески, побежали на кладбище высшего класса погребения, трясли перед носом продавца удостоверением. С Лютфи вы как вели себя? Просто смех! Это с тем, кто собственноручно изготовил для вас академическое удостоверение одноразового пользования...

– Я знал это, - с горечью усмехнулся Давлятов, - знал, но специально совал ему под нос фальшивку.
– Он впервые, не смущаясь, открыто глянул в глаза Нахангову, что-то с Давлятовым произошло, иначе не посмел бы говорить таким тоном со своим благодетелем.

– Ну, конечно, знали, - согласился Нахангов, тоже впервые почувствовав в нем твердость.
– Вы бы и не знали, хитрец вы мой.
– Он сел напротив Давлятова, всматриваясь в него, и, чтобы не казаться назойливым, переменил тему: - Со мной тоже произошло нечто... мальчишеское. Я сошел с трибуны под аплодисменты зала, сел на свое место в президиуме, чувствуя, что голова закружилась... и будто я лечу, лечу куда-то. Как в прошлый раз, помните, я вам рассказывал?

– Полетели теперь вместе, - лукаво подмигнул ему Давлятов.
– Покажите мне ад, рай и чистилище такими, какими обрисовали вы в своем сегодняшнем докладе на конференции. Особенно меня интересует чистилище - нечто новое в нашем восточном мышлении... Как оно выглядит? Жутко интересно... последнее Давлятов уже прошептал, чувствуя, как кресло, в котором он сидит, отъезжает в сторону.

– Как-нибудь в другой раз. Разве вы забыли, что завтра закрытие нашей конференции? И последний день этой взбалмошной триддатидневки, когда мы увидим - грянуло или отпустило, - сквозь туман в голове услышал Давлятов, от удивления и растерянности не понимая, взлетает ли он наверх или опускается вниз, уходя под бетонный пол бункера.

– Вот и хорошо, что последний, тридцатый, - шепчет он, наклонившись над ухом Нахангова, с которым летит вместе, увлекаемый в полумрак.
– Мы улетим далеко... и спасемся... только вдвоем останемся в живых, а кругом пустыня...

Очнувшись и выровняв линию полета, Давлятов понял наконец то странное состояние, которое переживал, - летели они с Наханговым как бы в другом измерении, так стремительно спускались на землю, что казалось, будто летят ввысь, в небесную сферу.

Некоторое время они летели рядом в полумраке, создающем ощущение не то коридора, не то колодца, легко прорезая вытянутыми руками трубопроводы под городом; в отошедших друг от друга трубах, мимо которых они пролетали, на мгновение застывала вода, затем, обдав их ноги прохладой, снова вытягивалась и соединялась с хлюпаньем и чавканьем. Так прошли они сквозь трубы, по которым текла вязкая нефть, и из разрезанной артерии не брызнуло на них ни капли нефти, только отдаленно запахло смолой и толстый кабель, задетый их руками, щелкнул слабой искрой, коротко осветив сосредоточенное, деловое лицо Нахангова, словно уезжающего в очередную служебную командировку.