Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2018
Шрифт:
Душа сочувствует неведомой сестре:
«Послушай, послушай!
Кому ты молишься, незримая, без слов,
Над морем, над сушей
Зачем разносится твой одинокий зов?
Утрата, утрата!
В безгласном камне узнаешь любимый лик
Весь век до заката
В небытие роняя выплаканный миг.
Оливы, оливы!
Пускай вселенная не Гефсиманский сад;
Мы так же сонливы,
Как были два тысячелетия назад.
Спасите,
Часы не тикают, но тем слышнее стон.
Хоть солнце в зените,
Всепожирающий владеет миром сон.
Тревога, тревога!
Но помешает ли вещунье трубный глас
Оплакивать Бога,
Который все еще напрасно ищет нас.»
Ты говоришь мне: причем тут Греция? Разве что климат
Схож с киммерийским, но вбит между культурами клин
Киевом… Ты не права; если Киев – Китеж наземный,
То в звездовидных когтях каменный кокон богов,
Только теперь Коктебель оказался клиникой клана
Хилого, чье ремесло кланяться, клянчить и клясть,
Но милосердия нет у горы Клементьева; имя
Немилосердное нам напоминает клеймо,
Чтобы постыдный ожог считался здоровым загаром,
А киммерийский капкан капищем каперсов слыл,
Даже свидетельствуя, что свой сокрушительный климакс
Гея, матерь Земля, переживает еще,
В судорогах породив Элладу и Киммерию,
Обворожительный Кипр и обольстительный Крит,
Но в состоянье критическом разве родится Пракситель
Или Пигмалион? Властвует лишь Дионис
Кризисом, и потому еще содрогается кратер,
Клитор вакханки Земли, и запоздалый оргазм
Гаснет веками, пока вторгается звездное небо
В лоно, где камни поют, но приближается спад:
Для человечества СПИД, а для Земли увяданье
В бездне бесстрастной, куда ветхие веды ведут,
Не запрещая волнам заклинать прибрежные камни,
И замирающий клич каяться квелым велит.
Солнечные закаты вышли из моды, —
сказал Оскар Уайльд, –
но затянувшийся восход —
зрелище на любителя;
не потому ли Гомер и Мильтон
предпочли слепоту,
чтобы не видеть,
сколько пластов
над разрушенной Троей;
её последний пласт —
Третий Рим;
когда Тернер ввёл в моду закаты,
а Козлов под вечерний звон ослеп,
чтобы не видеть заката,
слишком похожего на зарево
над сожжённым Третьим Римом.
«Закат Европы» —
ошибка переводчика,
боящегося называть вещи своими именами.
Untergang des Abendlandes —
Закат Заката,
у которого в свою очередь
бывает закат.
Закат + закат + закат =
в сумме небытие,
дело рук его –
курево,
и я затягиваюсь закатом.
Ваше имя действительно Марина,
а не Мария? Марина – морская.
С морскою девой заодно
И я не доучил урока:
Тоска по родине – давно
Разоблачённая морока.
Средь примелькавшихся утрат,
Увековеченных витийством,
Был твой на Родину возврат
Отсроченным самоубийством.
Твоей подвержен ворожбе,
Таю в глазах я соль морскую,
Не зная, то ли по тебе,
То ли по Родине тоскую.
Посмертная маска Канта —
Вызов или призыв
Для гения и педанта,
Чье отечество – взрыв,
Который нам тем знакомей,
Что соловьиным сном
В логове антиномий
Спал дальнозоркий гном;
Он часто спрашивал Бога,
Что это значит «вещь»,
А Бог ответствовал строго:
«Если ты сам не вещ,
Зачем тебе остальное,
Если где тьма, там свет,
И всё для тебя двойное,
Если не да, то нет,
А разницы между ними
Не уловить умом;
Разница между ними
Только в тебе самом».
Но гном возразил: «К предмету
Примешано столько лжи,
Что ты мне при смерти эту
Разницу покажи!»
И началась агония,
А это, по существу,
Оказывается, ирония
Над бывшим сном наяву,
Когда казалось, что плазма —
Соблазн, а не западня,
Но жизнь, саркома сарказма,
Усиливается, дразня
Чаяньем или чтивом,
Но даже этот мираж
Заканчивается взрывом,
И разум, неверный страж,
Оставил бы нас в покое,
Чтобы осталось одно,
Но если есть и другое,
Оставшееся смешно;
И пусть исчезают лица,
И пусть является блеск,
Оставшееся двоится
Лицо, всемирный гротеск,
И «да» это «нет» в итоге
И, зоркий в мире ином,
Себя узнавая в Боге,
Беззвучно смеется гном.
Мечты со мной, подобные конвою.
Москва-река мне кажется канвою,
Границей, за которою луга.
Не два ли на заре до них шага?
Но мы уже в другом воздушном слое,
Где всё отодвигается в былое,
И ничего нам в жизни на двоих
Не остаётся, кроме глаз твоих.
Он белокурый был, и был он ясноокий.
Враждебная пред ним вооружалась ширь,
А у него сперва праща, потом псалтирь,
И дух воинственный, и голос одинокий.
Велел ему Господь: врагов утихомирь!
И рухнул супостат могучий и жестокий;
И был с Давидом Бог, и жёны, и пророки;