Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Достаточно, - перебил Челядню Владимир Храбрый.
– Твои слова, боярин, заслуживают того, чтобы нам обогнуть стольный град нашего нынешнего приятеля Михаила.

На том и было решено. Разошлись для сборов в дальнейший путь. Юрий с Галицким удалились в отведённую им избу.

Вечерело. На скоблёном столе дымились блюда с налимьей ухой, горкой лежал нарезанный, подрумяненный тавранчук [36] стерляжий. Однако князь возлежал на лавке, не подымаясь к столу. Борис подосадовал:

36

Старинное рыбное блюдо.

–  Без тебя мне не сесть, господин, а есть хочется.

Юрий горестно произнёс:

–  Невезучий я, неумелый! В Пскове, в Новгороде, в Торжке никак словом не перемолвлюсь с княжной Смоленской. А ведь сопроводит она Софью и будет отвезена к отцу или к брату, что у Витовта в заложниках. Селиван обещая устроить краткую встречу, да всуе.

Галицкий сел на другую лавку, что стояла углом в ногах Юрия.

–  Селива-а-ан! А ещё сын воинственного Боброка. Обходителен, говорит по-литовски.
– Он покрутил залихватский ус.
– Я не говорю по-литовски. На пальцах изъяснил Настасьиной сенной девке Вассе, какая мзда её ждёт, коли поспособствует встрече двух сердец. Вижу взоры красавицы, едящие поедом твою милость, чую, как и ты занозился ею. Хотел проверить у ведуна ваши судьбы, да он напугал тебя, старый филин.

Князь, нехотя, сел за стол. Принялись за ужин.

–  Стало быть, вот какие действия у меня на уме, - продолжал, жуя, Борис.
– Путь наш теперь не на Тверь, а на Лихославль. Переберёмся через Медведицу, далее будет озеро Круглое. По нему ледяная дорога уже окрепла: ею ближе проехать к Волге. А на озере - остров. А на нём - древняя город-крепость под названием Кличин. Туда в Батыево нашествие кликали жителей всех окрестных сел, ради их спасения. Вот наша хорошуля-княжна и пристанет к своей литвинке: хочу, дескать, осмотреть затейливую деревянную башню. Я с боярами поддержу, а ты вызовешься сопроводить. Да и защитить при надобности, - этакий богатырь, вылитый отец, князь Дмитрий Иванович!

Трапезу прервал серпуховской воевода Акинф Фёдорыч Шуба, всюду сопутствующий Владимиру Храброму.

–  Прошу прощения. Велено поспешать. Едем в ночь на сменных конях.

–  Через Тверь?
– спросил Юрий.

–  Зачем?
– усмехнулся Шуба.
– Через Лихославль.

–  А Витовтовна знает?
– спросил Галицкий.
– Знает?

Воевода осклабился:

–  Очень уж ей хотелось свидеться с матушкой Марьей Кейстутьевной, что замужем за Михайловым сыном. Да мы сказали: мост через Тверцу рухнул, проезда нет.

Тут уж все рассмеялись. Однако Юрий встревожился:

–  Дотошная: откроет обман.

Акинф успокоил, за ней уж врата Фроловской башни Кремля закроются.

Вышли в зимнее полнолуние. Снег блестел, как сахарная бумага, что вставлял в Борисово ухо знахарь. Шаги хрустели. Ранняя ночь пощипывала то за щёку, то за нос.

Окольно ехать не то, что прямо. Просёлок не затвердел, копыта вязли в снеговой каше. В седле не задремлешь. Глядя на русскую зимнюю красоту - на чёрную поросль молодых елей под серым пологом голых осин и берёз, на дальние деревенские крыши - стоящие на подклетах сугробы, - гляди и бодрствуй.

С утра грянул настоящий первый зимний мороз. Водянистые колеи стали каменными, снеговая каша заледенела. Утренничали в деревушке из одной избы, остальные шесть заколочены крест-накрест. За околицей - бело-белая даль из неба и земли. В ней исчезает серый половик санного пути, посыпанный сеном и конскими яблоками.

–  Озеро круглое!

– подмигнул Юрию Борис.

Литвинка со своим окружением, обогретая и накормленная, вышла из избы, когда московляне входили. Юрий на миг столкнулся лицо в лицо со смоленской княжной и то ли услышал, то ли внутренний голос воспроизвёл движение её уст:

–  Знаю.

Выскочил из сеней, а узрел лишь тулуп кучера. Он ставил в её карету небольшую корчагу с угольями для обогрева в пути.

Юрий не помнил, что пил, что ел. Какой-то взвар, какую- то похлёбку. Перед мысленным взором - лик, словно из-под руки богомаза, строгий, завораживающе-таинственный. Запомнилась постоянная горькая складка у края уст, - как лёгонькая улыбка: смотрите, мол, мне невесело, а я улыбаюсь!

До чего умилительная каждая мысль о княжне! Глядел бы, не нагляделся, будто в младенчестве на красавицу матуньку.

Разве только на время свела судьба? Ужели разведёт? И останется внутренне зримая, но неосязаемая, бесплотная дива, незабвенная по гроб жизни.

Островерхий шатёр зачернел вдали. Колокольня? Нет, чем дальше книзу, тем толще. Башня! От неё - дубовая стена с полусгнившим, дырявым заборолом [37] . Юрий увидел, как Борис, подъехав ко второй карете, ткнул кнутовищем в красную обшивку с левого боку: знает, где сидит княжна! Потом поспешно поскакал вперёд, остановил весь санный поезд. Что он делает? Тотчас высунется важная невеста, дядюшка Храбрый начнёт молнии метать: зачем? кто? как посмел?

37

Защищённая бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.

Да, Софья высунулась, князь серпуховской подъехал, всадники сгрудились. Однако, упреждая все вопросы, вышла юная княжна в сизой шубке из камки с золотым шитьём и сказала так, чтобы все услышали:

–  Я подала знак остановиться. Хочу близко рассмотреть вон тот древний кремник. Он напомнил мне родной Смоленск, разрушенный литовцами.

Софья побагровела. Храбрый будто в рот воды набрал. Лишь Галицкий во всеуслышание заметил:

–  А почему бы не посмотреть? Вещь любопытная.

Селиван тут же воспроизвёл его слова на языке жителей Вильны.

Государыня невеста что-то молвила по-своему. Монтивич с важностью перетолмачил:

–  Пусть смолянка смотрит. Пойдёт с Вассой. Дайте провожатого.

–  ...Я, - спешился Юрий, - проводить... готов!

Разумеется, дороги к кремнику не стоило искать, однако наст был крепок. Провалился лишь единожды сам князь, но не его лёгкие спутницы. Обе рассмеялись, запрокинув лица. Анастасия подала руку:

–  Подымайся, Юрий Дмитрич!

Вошли в башню. Ветер, нечувствительный снаружи, здесь пел в щелях. Пол был усыпан мусором. Шаткая, узкая лестница вилась вдоль стен.

–  Взойдёшь ли, князь?
– спросила, глядя на него, Анастасия.
– Я-то взойду.

–  Я, - смело занёс Юрий ногу на ступеньку, - тоже.

Шёл следом, как за ангелом-путеводителем в юдоль небесную. Васса хотела подниматься, но княжна сказала что- то по-литовски, и девушка осталась.

И вот оба наверху, во втором этаже. В третий ходу нет, далее лестница - всего о трёх ступеньках, как беззубая старуха. Ветрено, холодно. Широкие бойницы позволяют глянуть далеко, да смотреть нечего: сплошная белизна, лишь внизу рассыпан чёрный бисер поезда.