Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Душа его во благих водворится, - еле проговорил усталый Юрий.

Вдруг дядюшка шумно зашептал:

–  При последней встрече блаженный открыл мне тайну: жить буду ещё осьмнадцать лет.

–  Не верь. Больше проживёшь. Ты, как дуб!

–  Не сие главное, - прервал Храбрый.
– Ни о чём я не спрашивал юрода. Сам надумал открыть, провидец. Напоследок изрёк страшное, достойное размышлений.

–  Что?
– невольно вздрогнул Юрий.

–  Таковы слова говорил Никола: «Ты помрёшь в дружбе с племянником. Твой племянник с племянником - во вражде. Вражда вынет очи, стравит яства...» Слышишь меня, Юря?

Князь молчал. К своему страху лишился речи. Хотел высказать суровое несогласие и не мог. Дядюшка счёл, что он спит, и сам задремал. Слишком тяжёлый день был у него за плечами.

Юрий слушал богатырский храп Храброго и размышлял. Он понял, какого племянника имел в виду юрод Никола, когда говорил о грядущей страшной вражде. Не у Василия, лишь у него, Юрия, может случиться пря с тем племянником, коего ещё нет на свете. И возникал перед мысленным взором белый поток бороды волхва Мины Гробова, слышался его гулкий голос: «Родит тебе трёх сынов... первый будет ослеплён, второй отравлен, третий умрёт невесть от чего».

Юрий не просто заснул, - замер, как убитый этими предсказаниями.

Солнечный день уничтожил ночные страхи. Дал светлые мысли, бодрое настроение. Пришли на ум наказы Семёна Морозова. Книжной мудрости, рассудительный человек, он всегда убеждал не верить прозрениям, ибо, чтобы предвидеть событие, нужно знать целый ряд других обстоятельств, порой до удивления случайных, благодаря коим произойдёт предречённое. Морозов не предрекал, лишь предостерегал от чего-либо. Допустим, не делай худа: из худого не вызревает доброе.

Эти мысли - плод долгого пути в седле - Юрий в Волоке Ламском высказал дядюшке. Владимир Андреевич был хмур и неразговорчив. За ужином едва вкусил пряженые [50] пироги с сельдью да с сигами, переложенные блинцами. На разглагольствования племянника ответил словами подблюдной песни:

–  Кому вынется, тому сбудется.

Юрьево легкодумие было вспугнуто криками за окном:

–  На-а-а-ддай шагу!.. Пшёл! Пшёл!

Новоторжские полонянники, нет, преступники. Шествуют на государев суд.

50

Пряженые - жаренные в масле.

Юрий встал, растворил раму, высунулся, несмотря на охвативший хлёсткий холод...

Среди гонимых увидел Сорокоума Копыту. Он уже не был выше товарищей. Платье - обноски, непокрытая голова упала на грудь, пожухлые усы свесились...

Князь поспешил перевести взор на других.

–  Скольким предстоит путь обратно? Не все же семьдесят виноваты!
– вслух подумал он.

Дядя промолчал.

В Москву въехали поутру, отдохнув в селе Дубосеково. У Сретенских ворот аргамак Владимира Храброго споткнулся на новом мосту через ров, коим ещё с прошлой осени замыслили окружить Белокаменную. Копали шириной в сажень, глубиной в рост человека. Начали от Кучкова поля, кончили у Москвы-реки. Много убытка людям учинилось от того рва, ибо пролагался он через дворы, приходилось размётывать терема и дома на его пути. Юрий спросил дядюшку, кто из молодых бояр, из двух Иванов, Всеволож или Кошка, подали мысль великому князю об этаком укреплении столицы. Владимир Андреевич не ответил.

Расстались на Великокняжеской площади у соборов. Дядя отправился в златоверхий терем, племянник - в свой дом, что на горе у Водяных ворот. Здесь была усадьба ему пожалована по возвращенье из Нижнего. Давно мечталось о своём, отдельном жилище. Василий понял брата: должна же быть у второго по старшинству князя московского собственная хоромина в Каменном городе.

Перед тем, как расстаться с дядей, едучи ещё Спасской улицей, Юрий дивился многолюдству в Кремле и тому, что звонят все колокола. Можно было подумать: встречают с подобающим торжеством победителей новгородской замятии, захвативших Торжок. Но нет, не к ним обращены лица вышедших на улицы горожан, не спешат поздравить и троекратно облобызать ни сам государь, ни бояре. Юрий привлёк внимание Владимира Храброго к этой суете. Тот молча махнул рукой. На том и разъехались.

Уже у своих ворот князь заметил, что оружничий Асай Карачурин на своём мерине улизнул куда-то. Ах, вой едет, - щёлки глаз блещут радостью, рот до ушей.

–  Ба-а-альшой праздник, Гюргибек! Три ордынских мурзы явились служить Москве. Сейчас их крестят в русскую веру.

Юрий не успел расспросить татарина о его земляках. На широком дворе князя встретил сосед по усадьбе, Данило Чешко. Неприметный среди великокняжеского боярства, Чешко нравился Юрию рассудительностью, невозмутимым спокойствием, постоянной готовностью услужить. Вот и сейчас поздоровался, склонясь, как перед своим господином, принял княжеское корзно, собрался было нести на хозяйский верх. Юрий удержал:

–  Повремени, друже. Хочу полюбоваться собственными хоромами.

Ещё непривычно радовало новое ощущение, что у него собственный дом в три этажа с затейливыми кровлями в виде шатров. На все четыре стены выходит множество окон, украшенных резными наличниками. Широкая лестница, минуя подклет, ведёт прямо с чистого двора в высокие сени. По ней и поднялись.

–  Со дня на день ждал твоего приезда, княже, - сообщил Чешко.
– Решил проверить, всё ли у тебя в дому готово для предстоящей радости. Дворский Матвей Зарян показал полную исправность.

–  Матюша - трудник!
– похвалил домоправителя князь.

Челядинцы ждали и на лестнице, и в сенях, и в переходах. Вернувшийся из похода хозяин, как водится, принял баню и расположился с другом-соседом в большой столовой палате. Светло, тепло, сытно! Данило излагал новости:

–  Без тебя, княже, преставился брат твой Иван, в монашестве Иоасаф. Положен в монастыре у Святого Спаса в притворе, где гроб бабки вашей, великой княгини Александры Ивановны.

Юрий наклонил голову:

–  Уведомлен о кончине брата.

–  Недавно приехали в Москву три татарина к нашему государю рядиться, - продолжил Чешко, - били ему челом, просились на службу. Те самые три татарина, что в юности помогли ему убежать из Тохтамышева плена.

–  Ах вот как?
– вскинул брови князь.

–  Восхотели креститься, - присовокупил боярин.
– Митрополит Киприан принял их и начал учить. Сегодня со всем клиром облёкся в белые ризы. Зазвонили колокола. Собрался чуть не весь город. Крещение совершилось, не взирая на студеность воды, на Москве-реке. Татарские имена Бахты Хозя, Ходыр Хозя и Мамат Хозя заменены православными - Анания, Азария, Мисаила. Ныне радость великая на Москве. Большой пир в златоверхом тереме. Трое новокрещённых посажены вместе, как связанные союзом любви.

Хозяин дома разомлел от питий и яств.

–  За мной покуда не шлют, и ладно.

Едва сказал, услыхал шаги. Стало быть, кто-то свой: без промедления впущен в неподходящий час. И в самом деле, вошёл Борис Галицкий.

–  Будь здрав, Юрий Дмитрич! Здоров ли прибыл?
– Получив ответный кивок, дядька торопливее повёл речь: - Государь узнал от Владимира Храброго, что ты здесь. Послал звать к столу. Во дворце - застолье. Три бывших спасителя воссоединились с благополучно спасённым. Торжество из торжеств!