Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Галицкий будто заступился:

–  Швидрикайло, как у нас выговаривают, убегая к нам из Литвы, сжёг мосты.

–  Что значит, сжёг мосты?
– недопонял Юрий.

–  Ну, - пояснил Борис, - в истинном смысле сжёг свои города удельные Стародуб и Новгород-Северский. Стало быть, назад ходу нет.

Тут дядюшка Серпуховской хмыкнул, вскочил в седло. Махнув рукой племяннику с боярином, сказал, прежде чем отъехать:

–  Как бы не сжёг Владимир и Переяславль!

2

После погожего лета пришла осенняя непогода. Окна серы, углы темны, на душе кошки скребут. Отчего последнее? Уж не от непогоды! События повседневные тоже не огорчают до такой степени. В июле приехал Свидригайло, а в сентябре Василий с полками уже стоял на литовской границе, на берегу Угры. На другом берегу Витовт с литвой, поляками, немцами. Однако на сей раз силы были не в его пользу. Московские рати подкреплялись татарским полком, посланным темником Эдигеем, а также Свидригайловыми рубаками и стрелками. И всё же государь-братец заключил мир. Военная удача - журавль в небе, а мирный договор - синица в руке. Ничто не поколеблет отныне спокойного, надёжного бытия. Эдигей ласково называет Василия сыном, готов помочь при малейшей надобности. Витовт присмирел после Свидригайлова перемёта на московскую сторону. Даже новгородцы, опасаясь польского короля и орденских магистров, дружнее тянутся под крыло Москвы. Жить бы да радоваться! Ан нет, с утра тошно. Не дальние враги, а ближайший друг, свет Анастасиюшка, повергает в заботу. Сладко и довольно по обычаю провели супружескую ночь. Наутро же красавица Настенька пасмурнее оконца. Что за перепад? Оказывается, причина всё та же - злодейство тестя Святославича. Не верит дочь такой несусветно ужасной вести. Не верит! Хоть тысячу раз повтори, не верит. Пока сама, собственными очами не заглянет в глаза отца. А где же его найти? Юрий, в который раз удручаемый её сетованиями, посылал Галицкого на ордынский посольский двор. Говорят, слыхом не слыхать в Великой Кыпчакии [68] о бывшем смоленском князе. Обращался к государю Василию. Братец раздражённо ответил: «Случилось то, что случилось». Поиском занимался поднаторевший в этом боярин Иван Уда. Ездил нарочно в Торжок, привёз уйму свидетельств. Какие ещё сомнения? Не знал уже Юрий, что ещё предпринять, дабы утешить жену.

68

Великой Кыпчакией называлась татарами Золотая Орда, где кыпчакский или половецкий язык позднее стал государственным.

Утренничал вдвоём с Семёном Морозовым. Бывший учитель давненько не казал глаз, сидел в Чудовом монастыре за старописными книгами. А тут пришла нужда выговориться. Ни заливная зайчатина, ни рубцы свиные не шли в горло от его мрачной речи: «Ох, не добра дума бояр наших! Приводят татар, нанимают их серебром и золотом. От этого в старину Киеву и Чернигову приключались большие беды. Предки воевали друг с другом с помощью половцев, те же высматривали весь их наряд и всю крепость, а после одолевали князей. Брат твой со своими молодыми советниками, используя против Витовта Орду, мечтает в гордости, что может легко обманывать старца Эдигея и располагать его силами в свою пользу». Хозяин успокаивал гостя: «Зря шумишь, Семён Фёдорыч. Сейчас у Василия с тестем мир, татары же - наши союзники».

Проводив Морозова, Юрий не мог избавиться от засевших в голове слов его, достойных библейского пророка: «Не брат твой обманет старого темника, Эдигей обведёт его вокруг пальца. Придут к нам великая туча и скорбь. Целые волости запустеют. Кто избавится от неволи и смерти, тот будет оплакивать ближних или утрату имения». Князь было возразил: «Полноте!» Однако сведущий книжник перебил: «Многие удивительные знамения возвещают гнев Божий. Со святых икон течёт миро, в то и каплет кровь». Сидя задумчиво у себя в покое, Юрий дивился суеверию, несвойственному бывшему учителю. Внезапно явился челядинец и доложил:

–  Господине, знатный литвин - к твоей милости. Назвался Швидрикайлом. Ожидает в сенях.

Не рад был новому гостю князь, да ничего не поделаешь. Ольгердович навещал его уж который раз и всегда оставлял оскомину от своего посещения. Вот и теперь, принятый в гостевом покое, тянул из расписной кружки приправленное патокой пиво и рассуждал:

–  Зря я, друг Юря, посвятил Василию свою саблю. Не вернёт он мне прав, отнятых Витовтом. Не пойдёт зять на тестя ради вернейшего слуги.

Князь морщился, пытаясь изменить разговор:

–  У тебя ус погрузился в пиво, Ольгердович.

Литовский выходец с резким стуком опустил кружку.

–  Э, обманулся к свиньям собачьим, Перкун [69] меня накажи!

–  Пошто ругаешься, как язычник?
– увещевал Юрий.

– Мой брат пошёл же с тобой к Угре.

Литвин прищурился:

–  Как пошёл, так и ушёл. А Витовт на месте. Сын ведьмы Бериты и в ус не дует. Кейстутьево отродье господствует.

–  Терпение, мой друг!
– уговаривал князь.

69

Перкун– главное божество литовцев-язычников.

Ольгердов сын невесело усмехнулся:

–  Девка терпела, в девках век прожила!
– И присовокупил: - Я-то что! Эдигей не вытерпит.
– Гость хитро подмигнул Юрию: - Старшему брату твоему славу запоют [70] . Ты станешь королём московским. На тебя надеюсь!

Юрий, оставляя в стороне такое пророчество, спросил:

–  При чём тут Эдигей?

Свидригайло не спеша развязал перед ним узел всех сложившихся хитросплетений:

–  Орда родит Батыев. Но времена меняются. Орда сейчас не та, Батый будет не тот. Русь перестала быть улусом, Литва им и не была. Эдигей на реке Ворскле поослабил хвастуна Витовта. Надо приуменьшить силу и осторожного Василия. Хитрый татарин стравливает московлян с литовцами. Толку мало: не подравшись, мирятся. Не надеясь на чужие руки, самому придётся воевать Москву. Ох, икнёт сын победителя Донского, что потерял вот этот кулак, - литвин сжал толстые персты.

70

Выражение «тут ему и славу поют» означает - будет убит, примет смерть.

Юрий, не соглашаясь с разглагольствованиями новоявленного друга, не хотел перечить. Беседа шла на убыль. Расстались - брат великокняжеский, не убеждённый гостем, тот же на свой счёт не успокоенный, не обнадеженный ничем.

Едва Юрий вышел из сеней, проводив сына Ольгердова, столкнулся в переходе с оружничим Асайкой, что поднялся на хозяйский верх по чёрной лестнице. Он был взволнован:

–  Гюргибек! Плохая весть. Полчища Булат-Салтана идут прямо на Москву!

–  Вздор!
– дрогнул Юрий.
– Кто соврал?

–  Врал?
– обиженным эхом прозвучал голос Асая.
– Вот сейчас у меня был и исчез Абдулка, тайный посланец Каверги. Помнишь Кавергу?

–  Ещё б не помнить! Кто предводительствует ратью?

Асай, как само собой разумеющееся, ответил:

–  Темник Эдигей.

Первым побуждением Юрия было поспешить в златоверхий терем. Однако он почему-то медлил. Без слов вопросительно смотрел на оружничего.

–  Что, Гюргибек?
– недоумевал Асай.

–  Да вот всё думаю, - молвил князь, - как государь не знает об Эдигее? Отчего у нас такое спокойствие?

–  Великий каназ знает об Эдигее, - возразил татарин.
– Только истинных целей его не знает. Они скрыты даже от великоханских вельмож. Каверга советует тебе покидать Москву. Он - твой доброхот и всё знает.

Наконец, Юрий принял решение:

–  Сыщи и позови Галицкого.

Распроворному боярину было поручено спешно подготовить отъезд княгини и трёх сыновей во Владимир. Там достойно обустроить княжеское семейство. Охрану взять надёжную.

Бывший дядька Борис, выяснив причину, недоверчиво повёл челом. То ли Асайка сам придумал несусветицу, то ли его кто-то с панталыку сбил. Князь не стал спорить, но повторил наказ. Был уверен в своём оружничем и в искренности Каверги. Пошёл проститься с пасмурной Анастасией.

Та на удивленье близко к сердцу приняла мужнюю новость. Согласилась с мыслью о том, что от старого темника, Витовтова победителя, можно ожидать любой каверзы, что Каверга, не соврав однажды, и вдругорядь не соврёт.

Беспокоилась лишь о Юрии: догонит ли семью? Князь заверил:

–  Предупрежу государя-брата, возьму лучшую кобылу Рогнеду и вмиг догоню.

Время близилось к полудню, а солнце смотрело не свысока. Осеннее солнце - стареющий богатей горбилось и делалось всё скупее. Настали дни убывающего тепла. Отзвенел яблоками сентябрь, опустели сады. Грязь на немощёных улицах нижнего города, не успевая просыхать, прибывала. Конь, оскальзываясь, поднимался в гору. Довольные местичи возвращались с торга, приторочив к сёдлам полные мешки. Колымаги ехали от Пречистой. Обедня кончилась. Встреченный дебелый лихач на караковом аргамаке, Иван Дмитриевич Всеволож, приветливо помахал рукой. Каменный город ещё не знал о близких полчищах Эдигея. Нагнавший Юрия сосед-боярин Данила Чешко был остановлен им: