Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Князь успокоил верного слугу:

–  Ты не оплошал.
– И прибавил: - Только на каком языке беседовал, не пойму.

–  Земляки, - пояснил Асай.
– Этот сотник, как я, кыргыз.

Ехали долго. Чем глубже в гущу несметного воинства, тем шатры богаче. У островерхого с золотой маковкой приведённых спешили, передали другим охранникам, подвели к ковру, что уходил в шатёр.

Вышел низкорослый татарин, в котором Юрий узнал Басыра, виденного и в златоверхом тереме, и на ордынском посольском дворе.

–  Будь здоров, Юрий Дмитрич!
– сказал связник с чистым московским выговором. И, смеясь, присовокупил: - Ай, твой брат не поверил письму, которое я привёз. Послал узнавать, куда идут наши тьмы.

Юрий возразил:

–  Нет, Басыр. Письму не поверил я. Показалось неумным со стороны великого темника вдругорядь воевать с Витовтом. Пусть даже после победы на Ворскле. Одоление часто соседствует с поражением. Вот я и попросил дозволения у государя-брата проверить, прав или нет.

Старый знакомец откинул полу шатра:

–  Гостевай, Юрий Дмитрич!

Однако сам не вошёл.

В просторном шатре на подушках, сложив ноги кренделем, сидел за низким столом сухонький старик. Одно писало [74] за ухом, другое в руке. Его он поминутно макал в глиняную чернильницу и вводил на пергаменте вязью узорчатые азиатские письмена. Видно, большой учёный.

–  Садись, Георгий, - деловито предложил он, не поднимая глаз.

Малое время прошло в молчании. Потом старик вскинул взор на русского князя и широко осклабился.

74

На папирусе писали особым писалом в виде палочки или кисти.

–  Как у вас говорят? «Молодо-зелено»? Молод ты ещё, Дмитрич, узнавать мои мысли. Сам Булат-Салтан их не знает.

Юрий, выждав в свою очередь говорить, откашлялся.

–  Государь знает только то, что тобой позволено ему знать. А относительно молодости одно скажу: отец был младше меня, когда одолел Мамая.

Старик гневно вскочил:

–  Сравниваешь Эдигея с Мамаем?

Страшно было думать, во что мог вылиться гнев. Юрий понял: оправдания лишь усугубят его. В шатре воцарилось тягостное молчание. Зловещую тишину прервал заглянувший Басыр:

–  Всё готово, великий!

Эдигей оживился, просветлел:

–  Сопроводи меня, Дмитрич. Пришёл час наказать предателя. Я должен это видеть. Не хочу оставлять тебя одного.

Юрий наклонил голову:

–  Долг гостя повиноваться хозяину.

От шатра шли в окружении телохранителей, подобранных по росту и крепости. Путь был короток. Поднялись на рундук, покрытый кошмой. Перед ним - пустое пространство, ограниченное сидящими воинами. Темник посадил гостя рядом с собой на сайгачной шкуре. По сторонам расселись военачальники. Лицо одного из них показалось знакомым. Напряг память: Каверга! Ужели Каверга? Ясно представил их единственную встречу в Москве. Вновь увидел богатыря: рост под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява. Да, бывший воин Мамаев, потом сотник Темир-Аксака, теперь полководец Эдигея.

Темник же в эту минуту говорил, склонясь к гостю:

–  Князь Василий, как сын мне. А ты - его брат. Я всегда был добр к Василию, буду и к тебе. Только не ровняй меня с заносчивым Мамаем. Он от заносчивости погиб.

Юрий слушал, кивал головой, чтобы не раздражать.

Перед рундуком произошло движение. Посреди круга были установлены небольшие деревянные козлы. К ним стражники подвели татарина, судя по одежде, вельможного. Два ката, голые по пояс, в малиновых шароварах, стали по обе стороны козел. В их руках нет ничего. Как будут казнить?

Юрий спросил:

–  За что и какой смерти предаётся сей человек?

Эдигей зло сказал:

–  Он тайно сносился с сыновьями Тохтамыша Джал ал ад-Дином и Кадыр-Берди. Умрёт без пролития крови: сломают хребет.

Пока исполнители клали жертву поперёк козел, Юрий на краткий миг вспомнил казнь Вельяминова, сына последнего тысяцкого, и попросил великого темника:

–  Если добр ко мне, отпусти преступника, ибо он слишком мелок, чтобы угрожать твоему величию.

Эдигей поднял руку, крикнул по-кыпчакски всего одно слово. Человек в шёлковом халате с разорванным воротом был тут же снят с орудия казни, подхвачен ближними людьми под руки и уведён без стражи, без оков на руках, как свободный.

–  Теперь веришь моей доброте к тебе и Василию?
– сузил щёлки глаз Эдигей. И прибавил: - Цени: угодил без раздумий. Ты попросил, я сделал.

Между тем в круге явился всадник на запалённом коне. Спешился, подбежал к повелителю и пал ниц. Одновременно с этим Асай пробрался к своему господину, подал Юрию меч, который ранее князь вынужден был отдать оружничему, прежде чем взойти в Эдигеев шатёр.

Внимание великого темника более привлекла выходка Асая, нежели внезапное появление всадника. Асай же, подавая оружие, скосил глаза на прибывшего и успел прошептать:

–  Абдулка!

Юрий вспомнил имя татарина, тайно сообщившего Карачурину о наступлении Эдигея на Москву.

–  Зачем тебе меч, Георгий?
– спросил предводитель ордынских полчищ.

Князь пожал плечами:

–  Я ведь не пленник.

Всё подразумевалось само собой: он просто забыл опоясаться мечом, по выходе из шатра. Слуга исправил эту оплошность. Ведь не приличествует русскому князю быть безоружным.

Тут Эдигей обратил раздражённый взор на Абдулку:

–  Пошёл вон!

«Так, видимо, сказал он по-половецки», - заключил Юрий, судя по равнодушному лицу старика.

Абдулка или не понял, или переусердствовал. Он спешил доложить, что исправно выполнил задание, привёз то, зачем посылали, стало быть, достоин не гнева, а поощрения. Незадачливый соглядатай не отличил русского князя в пёстром окружении своего властелина, быстро заговорил на булгарском наречии:

–  Спеши, великий! Москва тебя не ждёт. Князь Василий распустил рать, с которой ходил к Угре.

–  Уберите собаку!
– взревел Эдигей, разоблачённый так глупо.

Телохранители оглушили Абдулку и уволокли прочь.

Эдигей с Юрием молча возвратились в шатёр. Если ханский военачальник мог полагать, что князь не знает булгарского, то выражение лица Юрия начисто отметало такие предположения. Да, он не был силён в этом языке, однако суть сказанного понял отлично. Больших сил ему стоило, войдя в шатёр, принять бодрый вид:

–  Простимся по-дружески, прежде чем встретиться врагами.