Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Князь Юрий вернулся домой под вечер. Полдня сидел со старшим братом в златоверхом тереме, после навестил болящего соседа Данилу Чешка. У государя Василия возник ворох новых забот. И все они - вокруг будущего митрополита. С тех пор, как преставился Киприан, вот уж год длится распря между Москвой и Вильной, а также меж Вильной и Царьградом. Витовт послал к патриарху епископа Феодосия Полоцкого, тоже грека, но любезного литовскому самовластцу, как представителя Западнорусский церкви. Однако византийские власти пренебрегли Витовтовым мнением. Прислали, хотя и грека, да не Феодосия, - Фотия. Он, едва побыв в Киеве, устремился в Москву. Литвин вскипел, запретил новому первосвятителю вмешиваться в западные дела, вторично отправил к патриарху для посвящения своего человека, Григория Цамблака, образованного монаха румынского происхождения, родившегося в Тырново и к тому же дальнего родича усопшего митрополита Киприана. Опять-таки великий литвин не достиг своего: Цамблак по неизвестной причине отказался от кафедры и удалился в Молдавию. Столь трудная затея Витовтова на гребне успеха рухнула.

Государь-братец с удовольствием во всех подробностях пересказал случившееся Юрию и со вздохом облегчения завершил: «Теперь можно спать спокойно».

Готовясь провести последнюю ночь в Москве, перед долгой разлукой с ней (когда ещё и зачем вернётся!), князь повелел позвать дворского Гаврюшу Заряна, чтоб дал распоряжения о сборах и об отъезде, сам же взошёл на женскую половину: как живёт-может Настенька? С утренней трапезы не видались!

Княгиня - вот неожиданность!
– пребывала в слезах.

–  Что с тобой, свет мой?

Молчание.

Лежит ничком на смятом одре. Чёрная рубашка, чёрные волосы струятся по изголовью, руки в чёрных перчатках обрамляют голову, как бы заключают в замкнутый круг.

–  Какое стряслось несчастье, любовь моя?

Сквозь всхлипы, преодолевая рыдания, Анастасия вымолвила с трудом:

–  Оставь меня! Сама всё переживу. Не спрашивай ни о чём.

Князь постоял над ней, убеждая, что они - одна душа в двух телах - ничего не могут переживать порознь. Исчерпались уговоры.

Он вышел кликнуть Вассу, наперсницу госпожи, наверно, знающую причину происходящего. Вместо неё столкнулся с дворским.

–  Ищу тебя, господине, не доищусь, - посетовал Матюша Зарян. И мрачно объявил: - Человек от государя Василия. Ждёт в сенях.

Юрий поторопился в сени, смущённый мрачностью дворского. Челядинец златоверхого терема, то ли Кондрат, то ли Игнат, имя путалось, стоял, свесив голову, мял картуз. При входе князя сказал:

–  Государь Василий Дмитрич просит твою милость тотчас быть в Вознесенской обители. Великая княгиня-мать, в иночестве Евфросиния, нынче ополдень предала Богу душу.

Юрий остолбенел. Когда же, пришедши в себя, собрался заговорить, человек исчез. Дворский был рядом. Видимо, заранее осведомленный, промолвил:

–  Трудно будет тебе, господине, ехать в седле. Пойдём, спустимся, карета готова.

Едучи, князь листал память, как книгу, искал время, когда в последний раз видел матуньку. Ныне июнь, седьмой день, вторник. А пять месяцев тому, в январе, сидел рядом с ней в доме Вельяминовых. Сын покойного бывшего тысяцкого Василья Васильича, ближний боярин государя-братца, Полиевкт выдавал дочь за Петра Дмитрича. Помнится, тогда ещё великая княгиня сказала: «Вот и все мои сыновья женились». Юрий же возразил: «Константина забыла». Евдокия Дмитриевна тяжело вздохнула: мал удел у младшего - Тошна да Устюжна. Не успел отец как следует оделить родившегося перед самой своей кончиной. «Государь отправляет его воеводой во Псков. Через месяц отбудет», - сказала мать опечаленно. Недолюбливал Василий последыша, хотя и не показывал виду: нрав был у Константина крут. Теперь он из дальних далей не поспеет на матунькины похороны. Погребут без него. Печаль, да и только!

Из монастырской привратницкой старая монахиня проводила князя в деревянную церковь, что рядом с соборной каменной, недавно заложенной стараниями Евдокии Дмитриевны, ещё недостроенной. Матунька завещала схоронить её в новом храме, уж каков есть. Доведут своды, покроют, будет лежать в завершённом. Помнится, государь в ответ на её просьбу решил, что новый храм Вознесения станет усыпальницей всех великих княгинь.

У гроба собрались сыновья во главе со старшим. Юрий склонился, припал к освящённому венчику на лбу матери. Смерть разгладила все морщины. Инокиня Евфросиния вновь выглядела красавицей Евдокией тех времён, когда показывала Юрию и Василию вериги на своём теле.

«Боже мой!
– билась мысль в сыновней голове.
– Зачем создаётся столь немыслимая красота на земле? Есть лица - глаз не отведёшь; цветы - не налюбуешься; сочетание трав и дерев, - колдовски влекущие своим видом. Зачем? Чтобы тут же исчезнуть? Для кого? Для непостижимого и незримого?»

Юрий при малейшей возможности рад был любоваться красотой матери, да мало выдавалось таких минут! Теперь свято береги образ в памяти, чтобы не затуманился, не истёрся.

Игуменья объявила: отпевание будет здесь же. А затем - погребение в каменном недострое.

Василий сел в Юрьеву карету. Пётр с Андреем отъехали верхом. Улицы Кремля, за день протопленные солнцем, источали тепло и вкусные запахи, ибо пришёл час вечери. Юрий посетовал, что древний обычай хоронить усопших до наступления ночи порой вынуждает к излишней спешке. Василий сказал, что вчера был у матери. Чувствовала себя неважно. А всё же - ранняя смерть! Годы-то небольшие: полвека - разве это жизнь?

Остановились у великокняжеских ворот. Государь внезапно мрачно заглянул в глаза:

–  Как мыслишь о нынешней страшной новости?

Полагая, что речь о кончине матери, Юрий не находил слов. Пожалуй, всё сказано.

–  Я послал вестоношу в твой дом, - сообщил великий князь.
– Хотя гонец был и утомлён. Ты видался с ним?

–  Человека твоего видал, - растерялся Юрий.

Государь скривился от такого непонимания.

–  При чём человек? Одноименец твой, тесть твой, Юрий Святославич, совершил неслыханное злодеяние.

Князь быстро вспомнил: как ему было ведомо, Юрий Смоленский не поладил с Великим Новгородом, привычный к самовластию, не потерпел веча, прислал к Василию с просьбой о дружбе, с изъявлением покорйости. Государь дал ему в наместничество Торжок, где он разделил власть с другом, князем Семёном Мстиславичем Вяземским. Всё шло хорошо. Оба прекрасно ладили. В чём преступление? Повоевал не там? Жестоко обошёлся с новгородцами? За это свет Настасьюшка, выслушав вестоношу, так бы не убивалась. Вот незадача! Пока сидел у больного Чешки, старший брат принял и переслал гонца. Анастасия в мужнино отсутствие встретила его и... нет конца слезам! Князь ничего не понимал.

–  В реке, что ли, наполнял лодьи мёртвыми детьми?
– вспомнился рассказ жены о гнусностях литовских, коих не было с тех пор, как стоит Русская земля.

–  При чём река, при чём дети?
– не знал такого случая старший брат.
– Знаком ты с Семеоном Вяземским? Нет? Ну, Бог с ним. Не в князе дело, а в его княгине. Жена Симеонова именем Юлиания - ни в сказке сказать, ни пером описать! Женобес, тесть твой, воспылал вожделением к красавице.

–  Осквернил ложе друга?
– предположил Юрий.

–  Если бы!
– хмыкнул великий князь.
– Преступление было бы вполовину меньше. Мерзкое, но хотя бы уж не кровавое. Да какое там! Пробовал соблазнять. Напрасно! Измышлял коварные хитрости. Тщетно! Короче, не превозмог женской добродетели. И вот в своём доме на весёлом пиру помутился разумом. Застолье было втроём. Дьявольским наущением безумец выхватил меч и насмерть поразил Симеона.

Юрий вспомнил Смоленск и промолвил:

–  Одноименец мой в одержании бывает жесток!

Василий перевёл дух, прежде чем продолжил: