Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Мыслишь, можно сладить с племянниковым окружением?
– Юрий был озабочен завтрашним днём.
– Чем разрешится противостояние? Словом? Мечом?

Пётр Константинович, прищурясь, покачал сединами:

–  Успешно разрешится лишь одним - хитростью!

Какой, не пояснил: считал огласку преждевременной.

Хранил упорное молчание на вопросительные взоры князя. А тут ещё и обстоятельства прервали застольную беседу: в дверях подал голос челядинец:

–  К его милости прибыли бояре из Москвы. Данило и Борис. Хотят лицезреть господина немедля.

Юрий вскочил:

–  Чешко и Галицкий! Послы мои к племяннику!

Пётр Константинович велел слуге:

–  Веди сюда, как есть!

Вошли в унтах и полушубках. Борисовы усы, Данилова бородка - хоть собери в кулак да выжми. За поясами - кнуты: видать, гнали, как на пожар.

Все, выйдя из-за стола, столпились вокруг. Чешко начал:

–  Бояре с великим князем приняли нас, как должно. Однако стали на своём. Мы - тоже. Спор был без пользы: не вышло на ковре [84] , выйдем в поле. Пусть Бог рассудит.

84

Сесть на ковёр– начать переговоры. Решать спор «на ковре», то есть мирным путём.

Юрий опустил голову на грудь. Пётр Константинович уставился в потолок, как провидец. Видно, пытался угадать: куда повернёт, чем кончится, кто будет вверху? Хотелось: пусть тот, с кем дружески мёд-пиво пил.

У Галицкого загорелись очи:

–  Главное не сообщил Данило! Мы предложили перемирие до Петрова дня: они согласились. Всем надо собраться с силами. Братья Плещеевы назвали их разумными.

Князь вскинул голову:

–  Ещё четыре месяца! Это хорошо!

Застолье, как бы само собой, поспешно закруглилось. Решено было лечь с курами, встать с петухами и - в дорогу. Князь, однако же, никак не засыпал.

–  Отринь непокой, мой государь, - пыталась усыпить княгиня.
– Ещё четыре месяца, сто двадцать дней!

–  И каждый приближает кровь!
– застонал Юрий.
– Лучше бы их не было!

До Галича путь занял две недели. Задержка в Ярославле: поиск свежих коней. В Костроме чинили кареты. Слава Богу, галичский тиун Ватазин встретил доброй вестью: рать собирается, хотя и медленно, две пушки куплены, хотя и старые, гора мечей накована, хотя из плохой стали.

–  А за четыре месяца ещё нашьём доспехов огненных [85] , чтоб у московских лежебок полопались глаза. Трус красного боится!
– ободрял Ватазин.

85

В то время было обычаем смутить врага тем, что воины, скинув плащи перед началом битвы, оказывались в ярко-красных, огненных доспехах, ослепительно блестящих на солнце.

Князь засмеялся, даже немного успокоился. Ходил смотреть на ратные учения. Вспомнил Осееву науку побеждать. Сам даже поорудовал мечом, пока не запыхался.

Терем в Галиче - не чета звенигородскому. Строен на века: брёвна - в два обхвата, потолок - подпрыгнешь, кончиком среднего пальца не достанешь. Этот терем своей прадедовской крепостью вселял надежды: праотцы одолевали супостатов, правнук тоже одолеет! Дело-то всем поколениям святое, общее!

Настасыошка была бодрее мужа, крепче верила в успех. Стала в Галиче распроворной хозяйкой: отдаёт приказы, руководит посыльными. Её забота - прочный кормовой запас для воинов и их коней.

Усталые супруги, занятые под завязку, иной раз вечеряли отдельно, встречались в княгининой спальне, а то и в мужней - кто вперёд уйдёт спать. Спали как убитые: поутру снов не помнили.

Однажды князь проснулся как обычно. Нет, не как обычно: в окне темно. Светает же К весне задолго до того, когда проспишься. Стало быть, ночь ещё, а терем ожил. Девки верещат. Кого-то не хотят в спальню к госпоже допустить. Князь у жены: надобно выйти. Отчего топот по хоромным переходам? И вдруг крик:

–  Отец! Отец!

Вышел, закутанный в корзно. Пред ним - старший сын Василий. А за ним второй - Дмитрий. Явились из Москвы. Вот радость! Но зачем неистовствовать? У обоих лица, будто бы их душат.

–  Вася! Митя!
– выступила Анастасия следом за мужем.
– Где так изорвались, растрепались?

–  Татунька, спеши! Матунька, крепись!
– волновался Василий Косой.

Дмитрий Шемяка произнёс спокойнее:

–  За нами гнались. Пришлось рыскать лесами. Слушайте: кремлёвские бояре со своим Васькой упредили вас, нарушили перемирие. Московские войска идут к Костроме. Их ведут наши дядья Андрей Можайский, Пётр Дмитровский...

–  Вот почему так давно не было вестей из Москвы!
– прошептала княгиня.

–  И Константин Дмитриевич!
– дополнил перечень воевод Василий.

Юрий откликнулся дрогнувшим голосом:

–  И Константин?

2

Рухнули все надежды, как песочная крепость. Сперва надеялся: московские бояре погомонят, да уступят, примут его государем на великом княжении, ведь есть же в татунькином завещании слова: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а хто будет над тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел». Не согласились, отвергли. Даже отважились: меч на меч! Ещё надеялся на четырёхмесячный мир. Собрать силы, собраться с духом. Вместе с московскими единомышленниками выступить за правое дело. Нет мира! Обманули. Нарушили. Последняя надежда была не остаться в одиночестве. Брат Константин, казалось бы, твёрд как кремень. Сам же Юрия призывал к твёрдости. Теперь - по другую сторону бранного поля. Что с ним произошло?

Князь ходил по покою, как пардус по тесной клетке. Истекает слезами по оконной слюде апрель. Должно быть, весь снег растопил. Конная и пешая рать соперника приближается к Костроме, а там - рукой подать!
– к Галичу. С чем к ней выйти? С оружием или... с хлебом-солью?

Сын, средний Дмитрий, пришёл оповестить о после от племянника:

–  Семён Филимонов. С неприязненной речью. Прикажи, тата, оковать дерзкого и - в яму.

Юрий Дмитрич знавал молодого боярина Филимонова. Семён Фёдорович Морозов приходится ему дядей. Два Семёна, два родича, и - ничего общего. Старый - весь в книгах, молодой - весь в потугах занять место повыгоднее среди кремлёвских придворных.

–  Посла, каков бы он ни был, нельзя ввергать в тесноту, - возразил отец.
– Ибо речи, даже пренеприятнейшие, принадлежат не ему, а его пославшим. Пусть ждёт меня в сенях.

Надев парчовый кафтан с оплечьем, князь вышел к прибывшему. Филимонов, тонкоусый, скудобородый, известный в Кремле как заядлый щёголь едва, согнулся в поясном поклоне. Заляпанная одежда, - не отличишь от простой, - никак не вязалась с высокомерием. Юрий Дмитрич без здравствований спросил:

–  Что скажешь?

–  Надобно тебе, князь, - затараторил Семён, - негожие умыслы отложить, вины свои принести государю и жить спокойно.

Юрий настолько презирал этого человека и его поручение, что не призвал никого из ближних присутствовать при столь важной встрече. Неопытный же в посольских делах Семён смутился.

–  Передай боярам и племяннику, - сдержанно молвил князь, - что договора нарушать не гораздо. Пусть угомонят прыть, отведут силу от моего удела. После Петрова дня встретимся, тогда и рассудит Бог.