Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Князь долго не мог заснуть: до полночи спорил в уме с боярином. Укрепился неотразимыми доводами, которым непременно сразит его на ханском суде.

Покинул баскака ни свет ни заря. От свежести - сна ни в одном глазу. А вокруг, куда ни глянь, - голая земля, жухлая трава, ни деревца, ни жилья, ни речки, ни ручейка. Дикое Поле - одно слово.

Жизнь, однако, кипела. Высоколетные, крыластые птицы парят, камнями падают наземь, взвиваются с добычей, ищут места для трапезы. И не назовёшь пространство безлюдным. Нет-нет да промелькнут на выносливых лохматых лошадях ордынские гонцы с колокольцами. Нет-нет да покажется конный разъезд, мелькнёт издали и исчезнет: не по зубам ему вооружённая встреча на равных. Разведка доложила, что и племянник покинул гостеприимный кров Мин-Булата. Движется в стороне от дяди.

Отдыхали на солонцах. Утренничали всухомятку, ибо не из чего было разжечь костров. Московляне не появлялись, вознамерились сохранять расстояние. Радовало, что солнце ещё не скупится на тепло и ветра не столь знобко пронизывают. На небо посмотришь - лето, на травы... уже осень.

А несколько дней спустя и трава стала получше. Появились отары овец, табуны коней. Асайка мотнул головой вдаль, на цепочку мазанок:

–  Сабанчи!

–  Что?
– не понял князь.

–  Ордынские пахари.

На сей раз отдых был не простолюдинским - голова на седле, а господским - на кошме. Ели лепёшки, пили кумыс, слушали домовитое лопотанье хозяев.

С тех пор поселения стали чаще, крупнее, пути многолюднее. Однажды Асай торжественно объявил:

–  Скоро Кокорда. Выехали на прямую дорогу.

Дорога была торная, широкая, крытая дресвой [98] , хорошо утоптанная. Её оживляли не только всадники, но и повозки с грузом.

–  Что везут? Откуда?
– любопытничал князь.

98

Дресва– крупный песок, гравий.

–  С юга. И кое-что с востока, ибо переправа выше столицы, - со знанием дела пояснял Карачурин.
– Из Тавриды ввозится глина. Сарайские мастера делают по тамошним образцам кружки, миски и прочее. Из Азии везут хлопок-сырец для ткачества.

–  Знаю, мастеров у великого хана много, - согласился князь.

–  В столице большие участки заняты мастерскими. А как же?
– вошёл во вкус рассказчик Асай.
– Кузнецы, кожевники, оружейники. А сколько фабрик изготовляют разные орудия для скотоводов и сабанчи! Здесь ты можешь купить, Гюргибек, бронзовые и медные сосуды, каких у нас нет. А кожа тончайшей выделки? А шерстяные ткани, не чета немецким?

–  Однако же немцы в Больших Сараях построили много зданий, - возразил Юрий Дмитрич.

Асайка вздохнул:

–  Они умеют из камня. Здесь нету дерева, а то бы строили русские.

–  И слава Богу, что нету дерева!
– засмеялся князь.

Он заметно повеселел, приблизившись к цели своего путешествия.

Веселье перешло в радость, когда его отряд встретился с другим, меньшим, более нарядным. Одежды были не русские, лица тоже. Но впереди на гнедом коне ехал Каверга.

Старый знакомец крепко обнялся с князем.

–  Твой человек назвал время и место, где мы можем повстречаться.

Князь и великий темник поехали стремя в стремя.

Когда дорога резко пошла на спуск, Юрий Дмитрич невольно остановился: залюбовался широкой, золотой в утреннем солнце Волгой. В сторону от неё - голубая ветвь Ахтубы. А перед водной красотой - уйма кровель, как ракушек на берегу: и плоские, и горбатые, и башенные, и зубчатые. Между ними на беспорядочных улочках люди кишмя кишат. Лёгкая мгла вздымается над этим скопищем жизни. Слух улавливает необъятный шум, состоящий из мириадов звуков.

–  Более полутора веков живёт и процветает наш царственный город, - сказал Каверга.
– Даже урочище близ него именуется Царёвы Воды. Я здесь родился и вырос.

Они спустились в подградье, миновали одно за другим отличные друг от друга жилища. Великий темник называл:

–  Черкесская слобода... Аланская... Русская...

Юрию Дмитричу захотелось угодить другу.

–  Хороша столица Синей Орды!

Каверга взъерепенился:

–  Почему Синей, князь? Синяя на востоке. Здесь, на западе, Белая. Мы - Белая Орда: Ак-Орду. Синяя - Кек-Орду.

–  Добро, добро, я запомню, - смиренно пообещал далёкий от этих тонкостей звенигородский владетель. И, чтобы переменить тему, спросил: - Куда едем? К великому хану?

Каверга рассмеялся:

–  Ты там, в своих лесах, до старости не повзрослеешь, князь Юрий. Всё тебе просто, как в златоверхий терем попасть. Здесь не Галич и не Москва, а Большие Сараи! Великий хан полгода будет охотиться, кочевать по степи, принимать послов из Египта, Персии, империи греков, а тот, кому до него дело, будет жить в чужом, многоязычном городе и ждать, ждать, ждать...

Князь даже натянул поводья:

–  Ты хочешь сказать, мой друг...

Каверга дотронулся до его руки:

–  Хочу сказать, что мы едем к другому твоему другу, беклярибеку Ширин-Тегине. Одному из очень могущественных людей Великой Кыпчакии. Он уже знает о тебе, ждёт в гости и сам всё скажет.

Кони стали у высокого каменного забора. Морозов, Вепрев, Лисица приблизились к своему князю.

–  Господин, - сказал за всех Елисей, - каждого из нас обустраивают здесь вполне прилично: так по крайней мере обещано. Охрана при оружии будет расположена подобающим образом. Связь с тобой станем поддерживать постоянно. Будь спокоен и отдыхай во здравии.

То же сказали и остальные. Юрию Дмитричу оставалось проститься с подвижниками. Огромные, обитые железом, ворота затворились, при князе остался Асай, как толмач.

Дом Тегини напомнил латынскую ропату [99] , какие Юрий видел в Великом Новгороде. Там молятся, здесь, по-видимому, грешат. А строили и то и другое немцы, кто во что горазд. Крыша остроконечная, высоченная, окна узкие, вход сводчатый, крыльцо широкое из цветного камня. На нём и встретил давнего своего спасителя Тегиня в шёлковом дорогом халате всех цветов радуги. Простёр объятия...

99

Ропата– иноверческая церковь.

В доме никакой мебели: только ковры, подушки, низкие поставцы для посуды. Князь был разоблачён, сопровождён в восточную баню, откуда вышел с размятыми костями, истолчёнными мышцами, напоен прохладным кумысом, брызжущим пузырьками в нос, устроен на мягких подушках.

Каверга вскоре, сославшись на неотложные дела, исчез.

Князь и мурза остались одни. Сперва с удовольствием вспоминали прошлое: Эдигеев стан, рязанскую окраину, прогулки в лесу. Ширин-Тегиня показался Юрию Дмитричу не тем, которого помнил. Тот настороженный, оглядчивый, рассуждавший, хотя и самоуверенно, однако же очень трезво. Этот, убаюканный властью, купающийся во всеобщем повиновении, рассуждающий тоже самоуверенно, однако слишком поспешно. Подбородок вскинут, взор насмешлив.