Пленники надежды

— Буду ли я иметь честь скрестить шпаги с вами, полковник Верни? — спросил мастер Пейтон.

— Ну, нет, сэр! — воскликнул раздосадованный полковник. — Я умываю руки и не стану участвовать в этой дурацкой дуэли. Уильям Беркли, я никогда не стеснялся сказать тебе в лицо, что я думаю, когда считал, что ты не прав. Ну, так вот, сейчас ты не прав. А ты, Чарльз, — нахал! И право же, мне хочется пожелать, чтобы капитан в самом деле преподал тебе урок.

— Благодарю вас, сэр, — ответствовал сэр Чарльз, растягивая слова. — Похоже, мастер Пейтон безутешен. Черт побери, негоже оставлять его за бортом. Если он согласен подождать, я буду счастлив услужить ему после того, как разделаюсь с капитаном.

— Ну, нет! — вскричал его родич. — Мастер Пейтон, уберите руку со шпаги! Среди этой баталии должно остаться хотя бы два здравомыслящих человека. Господа, полагаю, вы согласны, что это дело следует держать в секрете? А посему лучше нам всем будет поехать в Верни-Мэнор и выяснить отношения в том месте, о котором говорит Чарльз. По крайней мере, оно уединенно.

— Это прелестное местечко, — заметил сэр Чарльз.

— Хорошо, — изрек губернатор. — А теперь, когда этот пустяк улажен, до заката я, сэр, остаюсь просто-напросто вашим благодарным гостем и покорным слугой. — И он поклонился главному землемеру.

Кэррингтон отвесил ответный поклон.

— Что ж, выпьем за то, чтобы сегодня вечером мы познакомились получше. Помпей, принеси херес и aqua vitae [79] . И Помпей, принеси мяты.

Хозяин и гости принялись пить, затем закурили трубки. Губернатор, вспышки ярости которого бывали неистовы, но скоротечны, быстро пришел в отличное расположение духа. И собравшиеся в пятидесятый раз с чинным видом слушали его рассказы о дворе Якова Первого, об амурных делах Бэкингема, о красоте Генриетты Марии [80] , о его поездке в Париж и беседе с кардиналом Ришелье, о его дуэли с капитаном мушкетеров, о том, как он поцеловал руку королевы Анны Австрийской. Старый придворный долго предавался воспоминаниям, затем, когда он замолк, чтобы перевести дух, заговорил сэр Чарльз и развернул перед ослепленными глазами своих слушателей великолепную фантасмагорию. Он рассказывал о короле, о его брате — герцоге Йоркском, о Седли и Бэкингеме, о Стюарте, графине Каслмейн и Нелл Гвинн [81] , о Драйдене, Уоллере и Лели, о Королевском театре, о придворных дамах королевы, о шайке бесчинствующих молодых аристократов Титири-Туз, о променадах у Сент-Пола [82] , о русском после, об астрологах, о театральных торговках апельсинами, о балах, маскарадах, пышных процессиях, о дуэлях, о королевских охотах, о дворе Людовика Четырнадцатого, о сестре короля Генриетте, ныне герцогине Орлеанской, об Олимпии ди Манчини [83] .

79

Средневековое европейское название этилового спирта, полученного путем дистилляции вина в перегонном кубе.

80

Генриетта Мария Французская — дочь французского короля Генриха IV, жена короля Англии, Шотландии и Ирландии Карла I и мать королей Карла II и Якова П.

81

Две из многочисленных фавориток Карла П.

82

Прогулки вдоль центрального нефа собора Святого Павла в Лондоне в поисках самых свежих новостей и сплетен.

83

Одна из фавориток Людовика XIV, племянница кардинала Мазарини.

Губернатор слушал эти рассказы с раздувающимися ноздрями и сверкающими глазами, недовольное лицо полковника Верни разгладилось, капитан Лэрамор, сидящий вытянув ноги, окутанный табачным дымом, раскатисто смеялся и сыпал проклятиями. Даже мастер Пейтон после тщетных попыток сосредоточиться на сочинении сонета "в честь брови милой" [84] поддался очарованию и, приоткрыв губы, жадно внимал историям о придворных чудесах. Один только главный землемер слушал, хотя и учтиво, но с натянутой улыбкою и, лишь с трудом заставлял свое внимание не блуждать.

84

Цитата из монолога Жака "Весь мир — театр" в комедии Шекспира "Как вам это понравится".

Когда сэр Чарльз углубился в описание свадьбы шевалье де Грамона, его, безбожно перевирая английские слова, перебил вошедший в комнату негр.

— Лошади откормлены и ждать, масса.

Губернатор вскочил.

— Черт возьми, когда пьешь хороший херес и слушаешь хорошие истории, можно позабыть обо всем остальном! Полковник Верни, я желаю, чтобы вы как наместник этого графства поехали вместе со мною в деревню чикахомини, где я пообещал аудиенцию полукоролю этого племени. Чума на всех этих неразумных дикарей! Почему они не могут уступить мирно? Если колонии и бывает необходимо забрать их земли, то у них же еще остается уйма угодий. Право же, они могли бы просто отступить к Южному морю. Сэр Чарльз, мне жаль прерывать ваш рассказ, но нам придется оставить дела двора и воротиться в наш дикий край. Господа, поедете ли вы сейчас с Верни и мною, или же мы расстанемся, дабы встретиться на закате в его саду?

— Будет лучше, если мы отправимся с вашим превосходительством, — степенно ответствовал Кэррингтон. — Мне не по душе эти чикахомини, у которых, когда они мало говорят, всегда на уме какие-то каверзы. А у этих бродячих рикахекриан, их гостей, странный и свирепый вид. Так что будет лучше показать им нашу силу.

— Эти бродяги с Голубых гор слишком загостились, — сказал губернатор. — И я велю им отправиться восвояси. Что ж, господа, коль скоро вы будете нас сопровождать — по коням!

< image l:href="#"/>

Глава XX В КОТОРОЙ ВЫКУРИВАЕТСЯ ТРУБКА МИРА

Полдень уже миновал, когда небольшой отряд, проезжая по все расширяющимся прогалинам в лесу, увидел блестящую гладь большой реки и расположенную на ее берегу индейскую деревню из пяти десятков вигвамов, вокруг которой виднелись поля кукурузы и табака, рощи шелковицы и заросли дикого винограда. Зычный хохот Лэрамора и звуки застольной песни, которую своим высоким красивым голосом громко распевал сэр Чарльз, объявили об их приближении задолго до того, как на открытом месте показались их кони, и обитатели деревни вышли им навстречу с песнями и танцами и в праздничных нарядах. Нежные и мелодичные голоса молодых женщин начали речитативом прославлять до небес добродетель, мудрость и силу белого отца, который явился с берегов Паухатана на берега Паманки, дабы посетить своих верных чикахомини, без сомнения, неся с собою справедливость. К голосам женщин прибавились более низкие голоса мужчин, к ним присоединились пронзительные голоса оравы замыкающих процессию голых детишек, затем загремел еще и барабан, раздались неистовые звуки погремушки шамана, и все это слилось в оглушительный гвалт.

Монотонный речитатив смолк, однако грохот барабана и погремушки не прекратился. Девушки перестроились в колонну, и медленно подходя одна за другой, ставили у ног губернатора (который спешился) блюда с поджаренным маисом, бобами, каштанами и тонкими кукурузными лепешками. За ними последовали два крепких юноши, несущих шест с привязанной к нему тушей крупного оленя, которую они положили к ногам белых людей. Затем грохот барабана стал еще громче, и к нему присоединился истошный, режущий слух звук длинной дудки, сделанной из тростника. Толпа расступилась, и вперед важно вышел индеец почтенного вида.

— Добро пожаловать, белые отцы, — степенно проговорил он.

— Где ваш полукороль? — резко спросил губернатор. — У меня нет времени на все эти глупости. Скажи им прекратить этот адский гвалт и немедля проводи нас к вашим вожакам.

Индеец нахмурился, недовольный столь бесцеремонным ответом на учтивый прием, оказанный гостям жителями деревни, однако сделал знак, чтобы музыка стихла, и повел бледнолицых по дорожке, образованной двумя рядами смуглых тел, к большому вигваму, стоящему в центре деревни. Перед ним возвышалась огромная шелковица, и в тени ее раскидистых ветвей на чурбаках сидели полукороль племени и главные мужи деревни.

Их лица и верхние части их тел были выкрашены красным — цветом мира. Они были облачены в плащи из шкурок выдр, а с их ушей свешивались серьги из нанизанных жемчужин и кусочков меди. К серьгам полукороля были прикреплены две маленькие зеленые змейки, обвивающиеся вокруг его шеи, его тело было смазано жиром и затем облеплено мелкими яркосиними перышками, а на его голове красовалось чучело ястреба с раскинутыми крыльями.

Сбоку от этой группы стоял отряд из более чем двух десятков индейцев, отличающихся от чикахоми-ни и внешностью, и нарядом. Последние выглядели и держались, как покоренный народ, а в наружности первых не было и тени покорности. То были воины огромного роста и огромной силы, со свирепыми лицами, одетые как нельзя более скудно, украшенные ожерельями и браслетами из человеческих костей и подпоясанные поясами из шелковой травы, в которую были вплетены скальпы. Он опирались на большие луки, и каждый такой неподвижный и суровый воин походил на бронзовую статую, олицетворяющую Смертоубийство.

Когда в круг вошли губернатор и сопровождающие его дворяне, вождь чикахомини поднял взгляд.

— Мои белые отцы — желанные гости, — молвил он. — Пусть они сядут. — И снова уставился в землю.

"Белые отцы" уселись на чурбаки и стали ждать следующего хода в этой игре. Через некоторое время полукороль взял с лежащего рядом с ним бревна курительную трубку с чубуком длиною в ярд и чашей, в которую мог бы поместиться апельсин. Один из индейцев встал, подошел к костру, разведенному под треножником и, воротившись с горящим углем, который он держал в пальцах, спокойно и неторопливо зажег трубку. Полукороль, все в таком же гробовом молчании, поднес ее к губам, пять минут покурил и отдал трубку давешнему индейцу, который отнес ее губернатору. Тот сделал три огромных затяжки и передал трубку полковнику Верни, который в свою очередь отдал ее главному землемеру. После того как исполинскую трубку покурил каждый из белых, она пошла по кругу дикарей. В пелене табачного дыма толпа, обступившая круг, казалась уже призрачной, бестелесной, а лицо полукороля то исчезало в клубах, то смутно проступало вновь, словно лик восточного идола, перед которым курят благовония. Не было слышно ни единого звука, кроме плеска реки, вздохов ветра и пения сидящих на деревьях цикад. Индейцы сидели недвижно, как изваяния, белые же изнывали, ибо им не терпелось перейти к делу. Те из них, кто был старше, сдерживали свое нетерпение, но Лэрамор начал было насвистывать, затем под укоризненным взглядом губернатора замолчал и, пожав плечами, повернулся к сэру Чарльзу с комичным унынием на лице. Сэр Чарльз извлек из кармана игральные кости и горсть золотых монет, после чего лицо капитана прояснилось, и они двое, скрытые от взора губернатора широкими плечами полковника, принялись бесшумно играть, сыпля беззвучными проклятиями. Мастер Пейтон упер локоть в колено, положил подбородок на ладонь и, как это свойственно поэтам, стал любоваться убаюкивающей красотой дня.