Плейбой

Всё изменилось, когда муж заболел; в семидесятые годы в наших краях люто свирепствовал туберкулёз, оставляя детей сиротами, женщин и мужчин — вдовами и вдовцами, заставляя родителей хоронить своих детей. Я потеряла троих братьев и двух сестёр за полгода и чуть не ушла на тот свет сама, но Бог почему-то решил оставить меня в живых. Едва я снова встала на ноги, как с проклятой болячкой слёг Володя, и только тогда я поняла, как глупо вела себя с ним всё это время. Я молилась каждый день, чтобы и его болезнь пощадила, но к исходу сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго года я, как и многие до меня, стала вдовой. У Валентины Фёдоровны — моей свекрови — помимо Володи было ещё две дочери, в глазах которых тоже потух свет, но именно смерть любимого сына подкосила её окончательно, и она ушла за ним вслед буквально через месяц.

Потеряв всё, что имела, но не ценила, я вернулась в отчий дом, где прожила с родителями десять лет; детей у нас с Володей не было, и от него мне остались только фотографии и фамилия, которую я не поменяла, даже выйдя замуж вторично. С Михаилом, моим вторым мужем, мы прожили пятнадцать лет, но и в этом браке Господь не дал мне детей. Не знаю, что творилось со мной в эти годы, но моя жизнь больше напоминала игру в кошки-мышки со смертью; я вовсе не искала ее, но как будто постоянно провоцировала: подъём в горы, включая скалолазание; спуски в подземные пещеры — всё что угодно, лишь бы не зацикливаться на мысли о том, что вся моя жизнь шла наперекосяк. Муж любил меня, но терпеть мои неразумные выходки наотрез отказывался, потому что, по его мнению, я делала всё, чтобы оставить его вдовцом. По началу он ещё пытался меня вразумить, но после нескольких месяцев безрезультатных уговоров опустил руки. В тысяча девятьсот семьдесят седьмом году он принял решил основательно изменить наши жизни, хотя развод в то время был явлением редким; а через месяц после развода я узнала, что беременна. Возвращаться назад Миша отказался, хотя я бы ни за что не приняла его обратно; после рождения близнецов, которых я назвала Павлом и Александром — в честь своих дедов с обеих сторон — бывший муж помогал материально, но непосредственного участия в жизни сыновей не принимал и принимать не собирался. Я не слишком расстраивалась из-за его отсутствия в своей жизни, утешая себя мыслью, что была любима не по-настоящему, а вот то, что мои дети растут наполовину сиротами при живом отце, иногда доводило до слёз. С их появлением из моей жизни сразу же исчез весь риск, но прочно обосновалась йога, хотя заниматься ею в советское время было опасно, поскольку идеологически она была запрещена.

Так прошло шесть лет; эти шесть лет были приблизительно похожи на анонс известного советского фильма «Москва слезам не верит» — с той лишь разницей, что у меня требующих внимания и заботы чад было двое, а, значит, ещё меньше времени оставалось на всё остальное. В начале тысяча девятьсот восемьдесят третьего года на параде в честь Дня победы я познакомилась с Иваном — моим третьим и последним мужем, который стал любящим супругом для меня и заботливым отцом для моих мальчиков. Но, наверно, я слишком сильно обиделась смерть, играя с нею в прятки, потому что она не собиралась оставлять мою семью в покое. Ивана не стало весной две тысячи одиннадцатого года — проклятая привычка курить таки сделала своё чёрное дело и забрала человека, который был моей надёжной опорой на протяжении двадцати восьми лет. А за семь лет до него я потеряла своего старшего сына, Сашу, который ушёл служить и больше не вернулся. Павла не взяли в армию по состоянию здоровья — наверно, только это спасло меня от полной потери семьи и разума; в последствии он стал отцом всех моих внуков, включая усыновлённого Алёшу. Я так надеялась, что хотя бы его Небеса пощадят и избавят от трагедий, но и ему пришлось расплачиваться за мои грехи, потеряв одного из сыновей и жену.

И уже сейчас я вижу, что мой любимый внук начинает вести себя неправильно: он хочет защитить девочку от самого себя, считая, что не способен на серьёзные отношения, но в действительности ему просто не с кого было брать пример. Паша с Мариночкой много работали, внимания детям уделяли недостаточно, и те большую часть времени были предоставлены сами себе. Конечно, я помогала, чем могла, но воспитание — это удел родителей, а не дедов; нет нужды рожать и тем паче усыновлять детей, если ты к этому не готов морально.

Наверно, поэтому я так сильно переживают именно за Лёшу — Илья достаточно серьёзен в плане отношений, каким был и Андрей, а Анюта слишком добра и открыта, чтобы задумываться о такой ерунде, как несовместимость. Сейчас Лёша напоминает мне меня в прежние годы, а я очень не хочу, чтобы и он натворил таких ошибок, о которых после будет жалеть всю жизнь. Да и у Кристины ситуация не лучше — после такого потрясения велик риск, что она вообще не сможет довериться кому-либо настолько, чтобы решиться создать семью. Я уверена, что её родители делают все возможное, чтобы помочь своему чаду заново приспособиться к жизни, но оберегая её от проблем они делают только хуже: как бы ужасно это ни звучало, здесь нужно кардинальным образом менять тактику. Вся проблема в том, часто мой внук не станет меня слушать и сделает всё по-своему — или вообще ничего не сделает — и они оба так и будут страдать всю жизнь, подобно мне расплачиваясь за свои ошибки.

Я сама должна что-то предпринять, чтобы подтолкнуть их друг к другу.

Глава 8. Кристина

Знакомую фигуру возле своего подъезда я заметила ещё на подходе к дому, когда пересекала проезжую часть в нерегулируемом месте; мне не нравилось, что он, подобно Сергею, появлялся на моём пути, когда ему заблагорассудится. Иногда мне начинает казаться, что моя предсказуемая жизнь сбилась с режима, и я уже ничего в ней не контролирую — как будто она была игрой, но вдруг вышло новое обновление, после которого она стала жёстко глючить, а на джойстике не хватает функциональных кнопок, чтобы это исправить.

Мерзкая смесь из страха и неуверенности, в общем.

Лёша сидит, не шевелясь, опустив голову вниз и вцепившись пальцами в волосы, которые закрыли его лицо окончательно, и весь его вид до того был несчастен, что мне стало не по себе. Я торможу на расстоянии примерно четырёх шагов от него, боясь нарушить личное пространство — мне на его месте это не понравилось бы — и нервно тереблю язычок «собачки» на куртке. Он совершенно не реагирует на моё присутствие, словно меня здесь вообще нет, и я полагаю, что он закопался в свои мысли много глубже, чем казалось на первый взгляд.

— Лёша? — впервые обращаюсь к нему по имени, испытывая странное волнение.

Ноль реакции.

Это слегка обескураживает, и я решаюсь на крайнюю меру, которая уже год отсутствует в моей жизни — тактильный контакт. Сокращаю расстояние и робко дотрагиваюсь пальцами до плеча парня, который от моего слабого прикосновения вздрагивает, словно я могла его напугать, и поднимает на меня непонимающе-удивлённый взгляд.

— Кристина? — его голос слегка хрипловат, будто он молчал несколько часов, поэтому он прокашливается. — В чём дело?

Его полу-испуг придаёт мне некое чувство уверенности — не знаю, почему; быть может, потому, что мозг воспринимает данную ситуацию с точки зрения элемента неожиданности: я не привыкла чувствовать своё превосходство над другими — точнее, уже забыла, каково это.

— Я… Что ты здесь делаешь? — цепляюсь за это чувство уверенности покрепче, что помогает мне поддерживать разговор практически без ощущения дискомфорта. — У тебя всё в порядке?

Парень как-то нервно оглядывается, будто его застукали за чем-то неприличным, и потирает лицо ладонью, а после убирает со лба непослушные пряди, в которые мне почему-то хочется запустить пальцы и убедиться, действительно ли они такие мягкие, какими кажутся.

Прячу руки в карманы куртки и на всякий случай сжимаю пальцы в кулаки — мало ли, что взбредёт моему странно мыслящему органу.

— Да, всё в порядке, — совсем неубедительно отвечает он. — Просто задумался.

Я совершенно не согласна с его утверждением, но не в моих привычках лезть в чужие души без их на то желания, так что не вижу причин задерживаться рядом с ним дольше. И в тот самый момент, когда я делаю первый шаг, Лёша как-то резко дёргается и тянется в мою сторону, чтобы взять меня за руку, но его собственная рука замирает на полпути, сжимается в кулак — совсем как моя в кармане — и возвращается на исходную позицию.

— Прости, — с виноватой улыбкой извиняется он и снова ерошит совершенно нереальную чёлку.

И зачем ему такая длинная?

Неопределённо пожимаю плечами.

— Тебе не за что извиняться, — искренне отвечаю. По-хорошему, это мне бы начать извиняться перед всеми за свою дикую реакцию на физический контакт, но так уж теперь устроена моя жизнь. — Ты что-то хотел сказать?

Парень качает головой, и на его лице появляется нечто похожее на «Я сам знаю, что я дурак, можешь не говорить мне об этом». Сжимаю губы, киваю и скрываюсь в полутёмном нутре подъезда, спиной ощущая прожигающий взгляд — такое я последний раз чувствовала в детстве, когда приезжала зимой к бабушке в деревню и в холодные вечера прижималась спиной к русской печке.