Плейбой

На моё счастье родителей дома не оказывается, поэтому я могу выдохнуть и не слушать в очередной раз уже раздражающий вопрос «Как дела?». Снимаю верхнюю одежду и топаю на кухню, чтобы немного перекусить и выбрать какой-нибудь фильм, но уговоры внутреннего «Я» не работают. С обречённым вздохом вытаскиваю из кармана телефон и устанавливаю ВК, потому что — кто бы мог подумать? — общение со Странником только по вечерам через ноутбук меня уже не устраивают. Это как если бы в твою жизнь вернулся пропавший в детстве старший брат, только чувства у меня к нему совсем не сестринские. Ну, то есть, я не влюбилась, и всё это по-прежнему вызывает у меня противоречивые эмоции, но общение с ним стало для меня, как лекарство для больного гриппом — вроде и можно обойтись без него, но с ним всё-таки лучше и легче.

Процесс установки оказывается раздражающе долгим, потому что интернет не тянет совершенно, ну а после я захожу в приложение и не особо удивляюсь, увидев сообщение от моего странного собеседника.

«У тебя было когда-нибудь такое чувство, что ты поступаешь неправильно, хотя все убеждают тебя в обратном?»

Невесело усмехаюсь, потому что понимаю, что он имеет в виду.

«Моя мама говорит, что это чувство возникает тогда, когда мы ближе всего оказываемся к цели — на самой финишной прямой внутри вдруг начинает зреть сомнение в том, что ты поступаешь как надо, и появляется желание бросить всё и повернуть обратно. Если у тебя точно так же — значит, почти получилось достигнуть того, к чему ты стремился».

«Интересная точка зрения у твоей мамы:)», — получаю в ответ.

И, хотя его эмоция выражается всего-навсего обычной скобочкой, я вижу в ней именно улыбку — открытую и искреннюю. Не замечаю, как мои губы растягиваются в ответной улыбке; выглядываю в окно и вижу Лёшу, который по-прежнему сидит у моего подъезда, только на этот раз пялится в телефон и чему-то улыбается — наверно, у него тоже есть своя «Странница» в кругу общения. Чувствую странный зуд под кожей, который возникает лишь тогда, когда вижу Шастинского, и неосознанно тянусь почесать сгиб локтя, где «вибрирует» сильнее всего. Почему-то мысль о том, что у Лёши есть кто-то, кто помогает ему избавиться от маски высокомерного засранца, неприятно царапает душу и цепляется в мозгу, словно надоедливая муха.

Было бы проще вообще ничего не чувствовать.

Пока я размышляю на эту тему, во двор со стороны парка заворачивает Сталевский со своей «свитой»; дымя сигаретами и издавая звуки, напоминающие микс из хохота гиены и поросячьего визга, они тормозят под моими окнами — недалеко от лавочки, на которой сидит Лёша. Сергей поднимает голову и смотрит прямо в моё окно; подавляю в себе желание трусливо спрятаться — вместо этого сцепляю зубы и вздёргиваю подбородок. По лицу Сергея видно, что он не уверен, стоит ли ему открывать рот после того, как его немного «успокоила» Анна Андреевна, но уязвлённое мужское самолюбие оказывается сильнее.

— А где же твой Цербер, Чехова? — язвит он, и его дружки начинают мерзко скалиться, подпихивая друг друга локтями. — Я думал, старуха стала твоим телохранителем.

Неосознанно перевожу взгляд на Лёшу и зажимаю рот ладонью, потому что… Ну, судя по выражению его лица, Анна Андреевна рассказала внуку о моём вчерашнем спасении. Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как Лис сжимает челюсть, поднимается на ноги и медленно подходит к Сергею, который явно не понимает, чем заслужил внимание мажора.

И хотя я была далеко не фанаткой насилия, мне было нисколько не жаль его, когда кулак Лёши впечатался в Сергеевскую челюсть.

Кстати, его фамилия ни разу не оправдывала свою «твёрдость».

По напряжённой спине Шастинского я догадываюсь, что одного раунда ему мало, но мне не хочется быть свидетелем чьей-то смерти, поэтому я хватаю с вешалки свою куртку и выскакиваю в подъезд прямо в домашних тапочках. Лис нависает над Сергеем, словно коршун над добычей, и мне становится не по себе от такого уровня скопления концентрированного тестостерона на квадратный метр, но присутствие Лиса немного успокаивает.

— Лёша? — тихо зову, но этого оказывается достаточно, чтобы он услышал и обернулся.

Не знаю, что именно он увидел на моём лице, что заставило его остановиться, но он на секунду прикрывает глаза и делает глубокий вдох-выдох. К слову сказать, свита Сергея за всё это время ни разу даже не шевельнулась, чтобы помочь своему другу. Немного помешкав, Лис всё же подходит ко мне — достаточно, чтобы я задохнулась от близости — и прячет руки в карманах.

— Везёт тебе, сучий потрох, — выплёвывает он в сторону Сталевского. — Если бы не Кристина, я бы устроил тебе воссоединение с твоими родственничками в Аду.

Таким напуганным я Сергея не видела уже давно; на секунду в его глазах мелькнуло знакомое затравленное выражение — так было, когда пьяный отец колотил его в детстве — а после он кое-как поднимается на ноги и быстро исчезает с радаров. Некоторое время я смотрю ему вслед, понимая, что Анна Андреевна была права, когда сказала, что я всё ещё в состоянии изменить свою жизнь, повернув её в другое русло. В голове возникает забавная картинка того, как будет «удивлён» Сталевский, когда ему придёт повестка в «места не столь отдалённые».

Стоило тогда наткнуться на него в парке, чтобы встретить женщину, которая перевернёт мой внутренний мир и поможет вытащить голову из песка.

Вот бы было так же просто со всем остальным разобраться…

Пока я думаю над тем, как вести себя дальше, Лёша сжимает и разжимает кулаки, отчего мне становится слегка неуютно: не хотела бы я быть его врагом. Вспоминаю, что выскочила из дома в домашних тапочках — о чём, спрашивается, думала?.. — и использую это в качестве причины, чтобы уйти. Лис слабо кивает головой, вызывая у меня неконтролируемый приступ жалости, но я не имею права на это чувство конкретно к нему, поэтому просто разворачиваюсь и ухожу. Не знаю, что именно заставляет меня замереть у подъездной двери и обернуться, но я это делаю и натыкаюсь взглядом на широкую спину и опущенные плечи — как будто Лёша держал тяжёлую ношу несколько тысячелетий, но вот-вот сдастся и рухнет вместе с ней на землю. Нерешительно кусаю губы, дрожащими руками стискивая края куртки, и всё же решаюсь на безумный с моей точки зрения поступок.

— Лёша? — зову его, проклиная себя за трусость. Парень вздрагивает, будто не ожидал, что я всё ещё здесь, поворачивается и недоумённо смотрит на меня. — Хочешь зайти? Я могла бы посмотреть, что с твоей рукой — у Сталевского крепкая челюсть…

Господи, как же глупо и надуманно звучит причина, но я её уже озвучила и теперь готовилась к тому, что Лис рассмеётся над бестолковой девочкой и просто уйдёт. Но вместо этого он пару секунд оценивающе всматривается в моё лицо, будто просчитывая, выдержу ли я его общество, а после улыбается и идёт в мою сторону. На его лице застыло такое благодарное выражение, будто он сломал руку, а я врач, который только что волшебным образом заживила его перелом.

В квартире я скидываю куртку, пока Лёша раздевается, и мысленно прикидываю, если в доме что-то, чего он не должен видеть, и это надо убрать, но в голову приходит только невымытая посуда, стоящая в раковине, до которой у мамы, видимо, так и не дошли руки; мне становится немного неудобно за лёгкий бардак, хотя назвать бардаком криво лежащие журналы на столике в гостиной и разношёрстные стулья на кухне язык не поворачивается. Но почему-то именно сейчас мне кажется, что в квартире был тайфун, который буквально перевернул всё вверх дном, а хотелось, чтобы всё было идеально; и дело не в том, что мне было важно пустить пыль в глаза — просто какими-то задворками сознания я чувствовала, что мы из разных социальных слоёв, и я до уровня Лёши слегка не дотягиваю.