Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Главной темой второго Международного конкурса артистов балета «Майя» стала музыка Родиона Щедрина к «Анне Карениной». Плисецкая по-прежнему ждала «от конкурса прежде всего новой хореографии»: «И вообще всего нового, что могут показать молодые танцовщики. Пусть покажут, что хотят. Я ничего не навязываю. Мне просто интересно, насколько свежо могут мыслить молодые танцовщики. Я готова к тому, что увижу не столько Анну, сколько некую ассоциацию с ней». Щедрин надеялся, что не увидит «много подражаний Майе»: «Ее Анна неповторима. Может быть, сегодня я увижу еще кого-то, кто западет в душу так же сильно». При этом понимал, что жюри предстоит непростая работа: «Восприятие у всех разное. Так что я бы не стал особо рассчитывать на единодушие жюри. Дай бог, чтобы Майя с ними управилась. Ей будет трудно: одна среди мужиков, которые говорят на разных языках».

Но «мужским» оказалось не только жюри, но и весь, по словам известного французского хореографа Пьера Лакотта, конкурс: «Балерины показались мне слабее». Известный французский критик, главный редактор журнала Les Saisons de la Dance («Сезоны танца») Андре Филипп Эрсен пояснил более развернуто: «Раньше считалось, что мужчина в балете – это не эстетично, это оскорбляет взгляды. Я так не считаю и рад, что мужчина превратился из носильщика и подпорки в полноправного партнера. Но говорить о том, что балет становится мужским видом танца, я бы не стал. Просто на этом конкурсе случайно оказалось больше сильных танцовщиков, чем балерин. Вот и все». Плисецкой оставалось только согласиться: «Да, конкурс получился мужским. Кроме того, я, знаете ли, не очень обрадована результатами. У нас в жюри возникли серьезные разногласия, которые я не смогла уладить. Я ни разу не воспользовалась своим правом дополнительного голоса, которое есть у меня как у председателя жюри. Боюсь, что с некоторыми членами жюри я распрощаюсь навсегда. Первый тур меня порадовал, так что я даже не хотела, чтобы кого-то отсеивали. Во втором туре тоже было много интересного. А вот третий… Ну что это было? Конкурс на лучшее исполнение вариации Базиля? Ведь из тринадцати участников семь танцевали “Дон Кихота”. Да, я бы кое-что изменила в награждении. Отдала бы кое-что кое-кому другому. Но ведь я не одна решала».

Золотую медаль второго конкурса «Майя» выиграл солист Мариинского театра Вячеслав Самодуров, станцевавший поставленную Юрием Петуховым миниатюру «Постскриптум» – «монолог Вронского, преследуемого кошмарным видением гибели Анны». Сейчас Самодуров – художественный руководитель балетной труппы Екатеринбургского театра оперы и балета.

Но для конкурса это уже было началом конца, хотя Алла Шелест еще говорила: «Я думаю, что этот конкурс со временем станет одним из самых авторитетных в балетном мире. Во всяком случае, у него есть для этого все: хорошие организаторы, компетентное жюри, талантливые участники. И Майя – душа этого конкурса и его главная движущая сила».

И все же одной движущей силы, даже такой мощной, как Плисецкая, оказалось мало. Время изменилось: не было уже Советского Союза, не было государственных средств, многие творческие вопросы упирались в деньги. Хотя, убеждала Майя, деньги всегда решали если не все, то очень многое: «Например, вот эти голые костюмы, обтяжка трико. Баланчин начал это первый, потом перенял молодой Бежар. Баланчин сказал – вы думаете, что это модерн, что я хотел, чтобы они были голые? Да у меня просто нет денег на костюмы! Все. И так родился модерн. И у Бежара не было денег на костюмы, когда он начинал. Надел трико и пошел. А все думают: ах, какой модерн… Просто видно балетное тело, не пропадают движения. А когда на тебе слишком много надето, пропадают прыжок, шаг, гибкость…»

Для конкурса «Майя» денежный вопрос стал почти катастрофой. Артистический директор конкурса Владимир Чернин объяснял: «Обычно конкурс спонсировался следующим образом: половину давали спонсоры, половину – Министерство культуры России. Наш конкурс федерального значения, и его проведение было заложено в бюджет министерства. В среднем такой конкурс стоит 350 тысяч долларов США». Нужной суммы не было. Плисецкая записывает в дневнике: «Нервозность из-за экономической ситуации. Президент выделил из своего президентского Фонда недостающий миллион рублей (14-го числа подписал). Бумага три дня лежала у министра финансов на столе, и дальше три дня у его зама. До сих пор ничего нет. Мы заняли в долг у финнов, чтобы вручить премии. Так работает страна. Мы не заплатили еще Александринскому театру, уезжающему на гастроли». Владимир Чернин говорил о долгах в 160 тысяч долларов США: «Перспективы очень мрачные. Мы можем оказаться банкротами. И с конкурсом “Майя” будет покончено».

Третий конкурс действительно оказался последним.

Через два года, когда ее спросили о судьбе «Майи», Плисецкая честно, с горечью призналась: «Его больше не существует». На вопрос, вела ли она переговоры с Министерством культуры о возобновлении, сказала: «Нет, не вела. Я больше не хочу этим заниматься. Эта роль оказалась мне не под силу».

И все же один раз – как минимум один – надежда на то, что конкурс возобновится, промелькнула. В архиве Майи Плисецкой есть письмо от 6 октября 2008 года, адресованное тогдашнему директору Госконцерта Александру Краутеру: «Была бы рада возрождению конкурса “Майя” и проведению его один раз в два года, как это было до 1998 года. Организация конкурса Госконцертом является, по моему мнению, залогом его успешного проведения, как, впрочем, всех остальных проводимых вами акций». Но чуда не случилось – конкурс не возродился.

В 1990-х Плисецкая, переехав вместе с Родионом Щедриным в Мюнхен, продолжала гастролировать: ее приглашали танцевать по всему миру. Многим артистам, которые попали в ее «обойму» после конкурсов «Майя», повезло: они танцевали на одной сцене. Племянница Анна Плисецкая рассказывала: «Она много работала по контрактам. Импресарио требовали еще и еще, публика шла на нее в любом виде: хоть руками танцуй, хоть просто выйди, но будь! Она устала. И вообще была пассивна. Любой творческий человек ждет, когда ему позвонят. Это привычка из советского прошлого. Майя говорила: “Я уже ничего не хочу, мне уже ничего не надо”. Она хотела слушать музыку, ходить на концерты, общаться. Майе было скучно сидеть в Мюнхене. В отличие от Родиона, который прекрасно владеет немецким, она не знала ни слова. В этом плане она была совершенно беспомощна».

Валерий Лагунов говорит о том же:

– Она за границей жить очень не хотела. В Мюнхене жила, потому что Щедрин, там его дела композиторские. Ей это не нужно, она совершенно русский человек и любит родину, ни на одном языке не говорит. И не надо, и не хочет. Она мне звонила, по полтора часа разговаривала. Щедрин войдет, Майя: «Он пришел». Я говорю: все, будьте здоровы. Скучала очень.

В мае 1996 года в Нью-Йорке прошли «Майя Плисецкая-гала», в которых она танцевала отрывки из «Айседоры», «Итальянское каприччио» Чайковского, «Лебедя». В концертах принимали участие артисты «Нью-Йорк Сити Балет», Большого, Мариинского, Гамбургского, Имперского русского (Гедиминаса Таранды) театров. Это были десятые с первого приезда в 1959 году гастроли Плисецкой в Нью-Йорке. В интервью перед гала-концертами она честно призналась, что ее разрывают два противоречивых чувства – радость и страх. «Радость танца и страх, что зритель начнет сравнивать нынешнюю Плисецкую, которой в ноябре прошлого года исполнилось – страшно вымолвить – 70 лет, с той, царствовавшей, – писал в “Известиях” Мэлор Стуруа. – Да, время беспощадно. Плисецкая сражается с ним отчаянно, отступая незаметным шажками, как говорят военные, на заранее подготовленные позиции».

Сравнивали с «той, царствовавшей» и нынешней не только в Америке – везде и все, кто помнил и видел. Сравнение было очевидным. В архиве Плисецкой хранятся наброски к книге об Анатолии Эфросе, которую писала его жена Наталья Крымова. Этот фрагмент отправил Майе Михайловне сын Крымовой и Эфроса Дмитрий, сопроводив запиской почти извиняющейся: мол, несмотря на некоторые резкие высказывания, мама всегда относилась к вам с большим уважением. Наталья Крымова говорит без обиняков: «Она живет сейчас вместе с Щедриным в Мюнхене. Но в Россию иногда приезжает. Возглавляет конкурс “Майя”, организованный в Петербурге, стала главой Имперского балета, где теперь танцует вместе с Тарандой… Меня несколько удивило, что в концерте этого Имперского балета исполняется то же “Болеро” Равеля, которое когда-то гениально сделал для Плисецкой Морис Бежар, но теперь оно поставлено Тарандой вне всякой художественной мысли, как некая абстрактная экзотическая картина, и Плисецкая к этому относится довольно равнодушно – она в “Болеро” больше не танцует. <…> Сегодня Майе Плисецкой 72 года. И на множественные слова о том, что “надо честь знать, нельзя танцевать с каким-то Тарандой, пора уходить со сцены”, – иногда я не знаю, что ответить. Действительно – с Тарандой нельзя. А насчет того, что пора уходить, – и вовсе молчу. Потому что многие давние наши поклонники Плисецкой отвернулись от нее. Нынешние ее концерты эти люди если и посещают, то лишь из вежливости или по прямому ее приглашению». Как это было трудно осознавать Майе, когда-то столь великолепной.

Преданный друг Валерий Лагунов вспоминал:

– Она обижалась, ведь после того, как она переехала туда (в Мюнхен. – И. П.) жить, все уходило, уходило. «Кармен-сюита» не шла. Она мне звонила и говорила, «мне так неприятно, что “Кармен-сюита” не идет, такой полезный спектакль для балерин». Когда она ушла из жизни, стала «Кармен-сюита» идти. При ней не было. Но в Ленинграде Гергиев делал все время спектакли Щедрина. Они дружили, там и оперы были его, и балеты. В Москве ничего. Не любят, понимаете, таланты, завидуют.

После выхода книги «Я, Майя Плисецкая» балерину донимали: продолжение следует? Признаваясь, что написать книгу самой было «потруднее, чем танцевать всех лебедей, вместе взятых», она через три года говорила категорично (что хорошо умела): «Продолжения не будет. Тем более что кошмаров вроде преследований КГБ или запрещений моих спектаклей я в последние годы не переживала. Одними же радостями внимание читателей не удержишь. А скуку вызывать я не хочу. И слава богу, вот такой реакции не было ни у кого. “Мало кому понравится” – был и такой отзыв на мою книгу. Имелись в виду “заинтересованные” лица. И на самом деле обиделись и те, кому от меня досталось, и многие из тех, кого похвалила, – им показалось мало, а больше всего – те, кого “забыла” упомянуть». А в дневнике сетует: «Написав книгу, я решила, что ответила на все вопросы. Ничего подобного. Только после книги они и появились. Странно очень. Задают вопросы, на которые полностью отвечено. Хотят услышать то же самое? Или совсем другое? Почему-то обидно». И через одиннадцать лет после первого издания: «Книга точно выражает время, о котором я писала. Любое вмешательство может только разрушить ее. И даже продолжать – просто нельзя. Книга в России выходит уже восьмым тиражом, переведена на четырнадцать языков, сейчас переводится на китайский. Возможно лишь какое-то обстоятельное послесловие, которое меня уже попросили сделать издатели. Я подумаю об этом».