Плохие девочки не плачут. Книга 3

Гребаная весна полна иллюзий.

— Думаю, нет, — папа вытирает гаечный ключ о рабочие штаны. — Раз стреляешь мои сигареты.

Мы сидим на лестнице возле мастерской. Пейзаж вокруг способен вогнать в глубокую депрессию даже неисправимого оптимиста.

— Помнишь, вы отправили меня в детский лагерь, — затягиваюсь, тщетно пытаюсь скрыть дрожь в голосе. — Перед прощанием ты курил, потушил сигарету об ограду, потом сел в машину и уехал. Тогда я забрала бычок, ведь он пах твоим одеколоном. Хранила его в тумбочке. Представляешь?

— Представляю, — кивает. — Подбираешь разную дрянь.

— Миновала целая вечность, пока я вернулась домой, — заявляю сдавленно.

Слезы бегут по щекам. И гнетущая обстановка не виновата. Наоборот. Не хочу уезжать. Не хочу покидать родные места.

— Прошло пять дней, — поправляет мягко. — Ты изводила воспитателей, рыдала и закатывала истерики.

— Сами нарвались, — вяло оправдываюсь. — Не разрешали позвонить маме.

— Ты постоянно нарушала правила, — вздыхает.

— Ерунда, — морщусь. — Я прирожденный ботан.

Отец смеется.

А мое сердце разрывается от боли. Горло забивает ком невысказанных слов. Трудно дышать, малейшее движение вызывает спазм внутри.

— Эй, братуха, огоньку бы, — поблизости возникает местный гопник.

Иногда массовка спасает. Сложно нагонять пафос и воображать себя оторванным лепестком на ветру, когда поблизости намечается драка.

— Ты как вообще? — папа хмыкает и поднимается, ступает вперед. — В порядке? Ничего не беспокоит?

— Ништяк, — машинально пятится назад.

— Идти можешь? — перебрасывает гаечный ключ из одной руки в другую.

— Могу, — продолжает отступать.

— Ну тогда иди отсюда на х*й, — советует выразительным тоном, провожает парня тяжелым взглядом, потом поворачивается ко мне: — Ты ничего не слышала. Ясно? Ругаться нельзя. И кончай ныть. Шмыгаешь носом, глаза на мокром месте. Тошно смотреть.

— Я ожидала сочувствия, — замечаю укоризненно.

— Не горбись, — хлопает по спине.

— Я хочу сочувствия, — требую с нажимом.

— Ты хочешь пинка.

— Между прочим, домашнее насилие откладывает неизгладимый отпечаток на психику ребенка, — заключаю деловито. — Маша считает меня пассивно-агрессивной. Вероятно неспроста.

— Чепуха, — отнимает сигарету, гасит о бетон. — Ты боец. Вот и не забывай об этом.

— Даже если… — готовлюсь опротестовать.

— Даже если рядом нет никого, кто напомнит, — заставляет умолкнуть.

***

Фон Вейганд не торопится признать поражение. Либо занят, либо забыл. Назначенный срок миновал неделю назад.

Может, мой любимый маньяк обиделся? Решил оставить чужую супругу в покое, больше не станет заявлять права сюзерена. Он же не привык проигрывать.

Это для меня облом как старый-добрый друг, неспешно кочую из дерьма в дерьмо, от одного провала к другому. А некоторым мучительно осознавать фатальный просчет.

Исправно посещаю офис, стараюсь во имя процветания компании. Пробую отвлечься, пытаюсь обуздать любопытство. Прилагаю максимум усилий, дабы не сорваться и не набрать сутенера-зануду.

Каждый день загадываю желание. И каждый день ничего из загаданного не сбывается.

Очередное утро начинается с «Доктора Хауса» и высококалорийного завтрака. Вычеркнем Дориана, получим полное погружение в прошлое. Ностальгия захлестывает.

Саундтрек под оптимистичным названием ‘You might die trying’ («Ты мог умереть, пытаясь») сопровождает меня по дороге на работу.

Иду пешком, любуюсь серыми многоэтажками. Обветшалые здания приводят в ужас иностранцев. А я кайфую. Все удивительно близкое и родное.

Словно никогда не уезжала. Или перенеслась на пару лет назад, в беззаботный период.

Может мне пригрезилось? Может не было никакого шефа-монтажника? Может все случившееся просто безумный сон?

Открываю дверь, здороваюсь с охранником, поднимаюсь на нужный этаж. Бреду по темному коридору, замираю перед кабинетом.

Хоть бы Маша опять задержалась. Желательно до вечера. Зажмурюсь и воображу, будто обошлось без предательства.

Поворачиваю ручку и вхожу в залитую солнцем комнату.

Странно.

Холод крадется вдоль позвоночника, клубится под ребрами. Поежившись, запахиваю куртку плотнее.

Смотрю вперед и не верю.

Это стоит отметить, несите шампанское,

Миллион американских долларов — фигня. Куча бесполезных зеленых бумажек на далеком банковском счету. А вот фон Вейганд — другое дело. Живой и обалденный. Совсем близко. Сидит в кресле руководителя. Ухмыляется.

В моем кресле. Мой фон Вейганд.

Единственная причина учащенного сердцебиения.

— Раздевайся, — хриплый голос проникает прямо в кровь, растекается по венам раскаленным металлом.

Предложение, от которого нельзя отказаться.

— Размечтался, — парирую с напускным равнодушием.

Пальцы дергаются помимо воли, ладони взмывают вверх. Сдерживаюсь с трудом. Маскирую жест, складывая руки на груди.

— Кто победил, тот и музыку заказывает, — набираюсь смелости. — Поэтому я включаю томную мелодию, а ты отплясываешь. Стриптиз. Без цензуры.

Проклятье.

Он поднимается и направляется ко мне. Сейчас будет больно. Сейчас очень сильно пожалею о неосторожных словах.

Отшатываюсь назад, колени дрожат. Едва удается сохранить равновесие.

— Раздевайся, — повторяет вкрадчиво, подступает вплотную. — Что означает снимай верхнюю одежду.

Конкретизируй, разложи по полочкам.

Насколько верхнюю? Потертые джинсы считаются? Полинявшую футболку зачтем? А нижнее белье почему дискриминируем?

Вот засада, выгляжу как бомж. Не накрашена, в кроссовках.