Плохие девочки не плачут. Книга 3

— За гениальность платят безумием. Как и за любовь. Как за всё, что хоть немного дороже золота, — заявляет хлёстко, отступает. — Сколько готовы отдать за победу?

Ужас хлещет через край.

Нужно очнуться. Поломать сценарий. Выбраться на поверхность.

— Ваша клетка объята пламенем, — заключает ледяным тоном, вдруг перестаёт излучать обаяние. — Пришла пора закрывать счета.

Отчаянно стараюсь завопить, а из горла вырывается лишь слабый хрип. Захлебываюсь немым воплем. Затравленно озираюсь, очертания комнаты расплываются.

Сползаю на пол, падаю на колени. Цепляюсь взглядом за контейнер, который маячит впереди. Там хранится то, что может меня спасти. Важное. Бесценное. Наверное. Пока трудно понять. Необходимо узнать, любой ценой добраться до содержимого.

Тщетно пытаюсь сбросить оцепенение. Увязаю глубже. Сильнее, страшнее.

— Мне жаль, — произносит афроамериканец. — Я дьявол, и я пришел забрать законную собственность.

Заткнись, хватит разыгрывать спектакль.

Ты Микки Бригс, мошенник из сериала «Виртуозы». Все происходящее сплошная чушь. Идиотизм. Причудливая выдумка мозга. Дьявол здесь только один. Первый и последний. Александр фон Вейганд.

— Поздравляю, — щедро хвалит романтичный шеф-монтажник, протягивает пластиковую коробку. — Заслужила.

Открываю контейнер и отшатываюсь, отползаю подальше.

Посреди мелко порубленного льда пульсирует кусок живого мяса. Окровавленная плоть бьется в такт ударам моего пульса. Истекает багрянцем.

Похоже на сердце. Но это не может быть правдой. Это просто не может быть. Не может происходить.

— Нравится? — спрашивает фон Вейганд.

Сокращает расстояние, хватает меня за волосы, наматывает пряди на кулак. Резко вздергивает вверх. Будто на виселице. Даже в ночном кошмаре его прикосновения выделяются. Ощущаются иначе. Реальнее реальности.

Тщетно пробую озвучить мысль, но вместо фраз получается бессвязное мычание.

— Ты больше ничего не скажешь, — криво ухмыляется он. — Никогда.

Толкает назад, впечатывает в ржавое железо. Стальные детали больно впиваются в тело, режут по живому, не ведая пощады.

Стоп, умоляю, пора заканчивать.

Очнись, прошу, пожалуйста.

— Никакой лжи, — медленно ласкает горло, поднимается к подбородку, а потом крепко сжимает, вынуждая взвизгнуть. — Я вырезал твой проклятый язык.

Упираюсь ладонями в широкую грудь. Натыкаюсь на пустоту. Парализующий холод, ни единого удара под моими пальцами.

Неужели?..

Обмираю, погибаю. Позволяю ледяной паутине покрывать кожу. Слой за слоем, оставляя липкую пленку.

— Да, — мрачно подтверждает догадку фон Вейганд. — Пришлось избавиться от слабости.

Что я натворила.

Его сердце. Истекает кровью. Бьется. Еще живет. В той дурацкой коробке, посреди расколотого льда. Посреди расколотых надежд. Окровавленная я.

Глохну от своих собственных истошных воплей. Голосовые связки рвутся, не выдерживают напряжения.

Задыхаюсь, захлебываюсь. Теплым, вязким, солоноватым с ощутимым привкусом металла. Иду ко дну, без шанса выбраться на спасительный берег.

— Still (Тихо), — хрипло шепчет на ухо, гладит по голове. — Тише, спокойно.

Сжимает крепче, до хруста костей. Грубо встряхивает, покрывает шею нежными поцелуями. Обнимает, вырывая из пучины токсического безумия.

Где иллюзия? Где настоящее?

Теряю ориентир.

— Проснись, моя родная, — произносит мягко. — Девочка моя, просыпайся.

Стискивает сильнее, до ломоты.

И кошмар обрывается.

Больше не кричу. Рыдаю, давлюсь слезами, бормочу «нет, нет» точно заведенная, повторяю снова и снова, не отдавая отчета.

Жуткий сон отступает.

Остаемся лишь мы.

Я и фон Вейганд.

Огромный номер отеля и роскошная кровать. Уютный полумрак и смятые простыни. Лихорадочная дрожь и ледяной пот, что струится по спине.

— Что случилось? — слегка отстраняется, осторожно убирает влажные спутанные пряди с моего лица, иронично прибавляет: — Даже в подвале ты так не орала.

Это точно он?

Про девочку и про родную видимо пригрезилось. Послышалось, почудилось. Медленно лишаюсь рассудка, ничего удивительного в подобной обстановке.

Горло саднит, мышцы ноют. Пропущена сквозь мясорубку бесчисленное множество раз. Морально истощена, разлагаюсь аморально.

— Все хорошо, — бормочу чуть слышно. — Просто дурной сон.

— О чем?

Давай, облегчи груз, поведай истину. Исповедайся, не тупи, не усугубляй патовое положение, отрезая последний путь к отступлению.

— О том, как ты убил Стаса, — сообщаю севшим голосом.

Не лгу, зондирую почву.

— Я его не убивал, — отвечает ровно.

Тянет добавить «пока что».

— Но он мертв, — заявляю с нажимом. — Я прочла статью в газете.

— Раз пишут, значит, действительно мертв, — разрывает контакт и поднимается.

— Стой, — цепляюсь за его руку, переплетаю пальцы, тяну поближе. — Не уходи.

Он замирает, однако не поддается.

— Пожалуйста, — униженно шмыгаю носом. — Мне плевать на него.

— А так и не скажешь, — хмыкает. — Твой драгоценный даже в сновидения проникает.

— Нет, не понимаешь, тут другое. Невыносимо думать, что ты можешь, — осекаюсь, помедлив, завершаю прерывистым шепотом: — Можешь убить.

Горящий взгляд вынуждает отпрянуть, но не заставит отпустить, разжать живые тиски, выпустив ладони из обоюдного плена.

— Могу и убиваю, — мрачно чеканит фон Вейганд.

Льну к нему.

Поджимаю ноги под себя, встаю на колени. Прижимаюсь очень крепко, судорожно впечатываю тело в тело.

Обвиваю его руками, трусь щекой о живот, о мягкую ткань белоснежной рубашки, о стальную пряжку ремня. Ощущаю мгновенную реакцию, природный отклик.

— Так убей меня, — едва удается прозвучать четко, не закашляться от волнения. — Только прошу, останься, не уходи.

Убей или люби.

— На каком заводе работал твой дед? — интересуется, намеренно растягивая слова.