Плохие девочки не плачут. Книга 3

Не замечаю, как огонь подбирается вплотную, лижет пальцы.

— Ridi, Pagliaccio, suo tuo amore in franto (Смейся, Паяц, над разбитой любовью), — хлестко заявляет фон Вейганд. — Ridi del duol t’avvelena il cor (Смейся ты над горем своим).

Взвиваюсь будто ужаленная, отбрасываю практически догоревшую сигарету. Прижимаю ладонь к губам, очень стараюсь не заорать.

— Боюсь, я не все поняла, — складываю руки на груди, словно закрываюсь, пробую унять лихорадочный озноб. — Что-то про игру, любовь и безумие. Опять подчеркиваешь мою лингвистическую неполноценность.

— А здесь не нужно понимать, — отвечает невозмутимо. — Просто ощущай. Опера обнажает истинные эмоции.

— Тогда что за намеки? — восклицаю запальчиво. — Подозреваешь в измене или как?

— Всего лишь пересказываю сюжет, — остается непроницаемым. — Под маской актера всегда скрываются настоящие чувства. Вся суть в этом.

— Чудненько, — нервно киваю, прибавляю: — Между мной и Гаем Мортоном ничего нет. Кроме пары бесед.

Он не спешит отреагировать, совершенно не ценит признание. Отбирает зажигалку, рассматривает.

Блин, надеюсь, Стас не додумался выгравировать там личные инициалы? Вроде обычная штука, не на заказ, похожие продаются повсюду.

— Не напрягайся так, — мягко советует фон Вейганд, нагло открывает мою сумочку, извлекает оставшиеся сигареты. — Я в тебе не сомневаюсь.

А зря.

Действительно серьезен? Издевается? Грань чересчур тонка.

Не сопротивляюсь обыску, не протестую. Наблюдаю за неторопливыми действиями шефа-монтажника. Завершив осмотр, он отступает и заставляет меня испытать микроинфаркт.

— Стой, не надо, — бормочу враз осипшим голосом. — Прошу, пожалуйста.

Но он даже не оборачивается, идет в сторону дамской кабины, небрежно пинает дверь ногой.

Бросаюсь вперед, цепляюсь за дорогой пиджак, крепко сжимаю ткань. Прижимаюсь сзади, плотно обвиваю руками. Не пускаю, пытаюсь удержать.

Только бы он не убил Стаса, только бы сжалился.

— Вижу, ты успела пристраститься, — насмешливо хмыкает фон Вейганд. — Нужно бороться с зависимостью.

Отправляет сигареты и зажигалку в унитаз, нажимает на спуск воды.

К моему великому облегчению, туалет абсолютно пуст. Значит, мой бывший скрылся в соседнем. Такими темпами на хр*н поседею.

— Какого черта творишь? — кашляю, стараюсь протянуть время, изобрести логичное оправдание для подозрительного поведения. — Зачем портишь имущество?

— Не порчу, а сохраняю, — резко оборачивается, берет за горло, слегка сдавливает, вынуждая запрокинуть голову. — Курить вредно. Не хочу, чтобы ты умерла раньше, чем мне надоест тебя тр*хать.

— Супер, — выдаю хрипло. — Умеешь польстить самолюбию.

Фон Вейганд отстраняется, отпускает на свободу.

Вольно, солдат, вольно.

— Звучит обидно, — растираю шею. — Очень обидно, если честно. Да и сигареты жалко, привезла из Украины, из родного города.

— Я привык избавляться от лишнего, — произносит без эмоций.

— Правда? — уточняюю удивленно, прислоняюсь к дверному косяку. — Почему бы тебе не смыть здесь сенаторшу?

Ограничивается кривой ухмылкой.

— Думаешь, кайфово наблюдать за этим спектаклем? — интересуюсь раздраженно. — Она пялится, лапает и виснет, напоминает про старые добрые деньки. Хвастает разломанным столом, щеголяет уроками готовки. Оху*тельный концерт. Закачаешься.

— Сбавь обороты, — бросает мрачно.

— Ладно, я могу без мата, — виновато поднимаю руки. — Я могу как угодно. Как поставишь. Боком. Раком. Хоть вниз головой из положения в мостике.

— Сомневаюсь, — протягивает с показной ленцой. — Для последнего необходима природная гибкость.

— Прости — что? — задыхаюсь. — Я типа недостаточно гибкая?

Ответом служит снисходительный взор.

Больше не хочу ждать, не хочу размышлять. Не хочу обтекать молча. У моего терпения истекает срок годности.

Закипаю и взрываюсь.

— Знаешь, а тебе реально не привыкать, — начинаю медленно. — Спускать в унитаз все лишнее. Сигареты, зажигалки. Чужую жизнь. Пускать под откос.

В глазах собираются слезы, но я не ощущаю желания расплакаться. Вообще ничего не ощущаю помимо безумной ярости.

— Ты же делаешь это со мной. Регулярно. Ты мою семью отправил в канализацию. Отсек ненужное, выбросил и нажал на слив.

Окончательно срываюсь.

— Зачем мне близкие люди? Друзья? Увлечения? Карьера? Ведь есть ты. Самый оху*нный парень во Вселенной. Такая честь выпала. Обслуживать в постели. Прямо подфартило. Открывать рот, раздвигать ноги, подставлять задницу. Практически мечта сбылась.

Посмеиваюсь.

— Пофиг, что нет никаких прав, что я никто, пустое место. Рядовая шлюха. Пофиг на жизнь в постоянном пизд*це. Одно неверное слово и сразу конец. Пофиг на одиночество. Только зазубри текст про баронессу, мило улыбайся и особо не отсвечивай. Играй роль, получай роскошь, шоппинг, послабление контроля.

Сжимаю кулаки.

— Да пошел ты.

Швыряю сумку через всю комнату, выплескиваю гнев. Отворачиваюсь, глухо взываю.

— Ты и твои хр*новы деньги, — впиваюсь зубами в костяшку указательного пальца.

— Тише, — холодно произносит фон Вейганд.

— А не то что? — заявляю с вызовом, оборачиваюсь. — Изобьешь?

Под горящим взглядом черных глаз раздражение вмиг испаряется. Гнев сменяется на милость. Даже становится стыдно.

Проклятье. Он любит меня. Гребаный ублюдок. И все озвученные претензии выглядят мелочно и глупо. Набор дурацких придирок.

Да, текущая ситуация слабо вписывается в идеальную картину мира, где мы скрепляем отношения узами брака, плодим детишек и ездим на романтические пикники. Но это не значит, что ради меня не выкладываются на все сто. Или даже на тысячу. На миллион.

Вернуть бы фразы назад. Какую чушь я несла. К чему придиралась? Каждый садистский поступок защищал в первую очередь мои интересы.

Однако момент упущен. Повторного дубля не будет.

— У тебя довольно скучные представления о наказании, — полные губы фон Вейганда складываются в пугающий оскал.

— Извини, перегнула, — судорожно выдыхаю. — Слишком сильно драматизирую.

— Ты права, я многое смыл в канализацию, — заявляет без тени насмешки. — И смою туда абсолютно все, что мешает.