Плохие девочки не плачут. Книга 3

Послышались чьи-то шаги. Человек приблизился сзади, коснулся пальцами моих волос.

— You’re cute, (Ты милая,) — раздался абсолютно незнакомый мужской голос.

И я немного расслабилась. Что если юный и прекрасный шейх покорен неземной красотой госпожи Бадовской? Собирается завалить ее бриллиантами, бросить весь мир к…

«А, может, это слуга Мортона», — жестоко обломал внутренний голос.

Меж тем повязка отправилась восвояси, а я застряла в тупике — мастерски имитировать эпилептический припадок или старательно изображать труп?

Незнакомец обошел кресло и остановился напротив.

Очень высокий, почти как фон Вейганд, но юнцом был много лет назад. Отмечаю начищенные до блеска черные ботинки, элегантный серый костюм, белоснежную рубашку. Вновь обращаю взор к его лицу и отказываюсь верить собственным глазам.

Моргаю для верности.

Черт с тем другим, с лордом Мортоном… но этот товарищ что здесь делает?!

— I see you recognize me, (Вижу, узнаешь,) — он наклоняется, опирается ладонями о подлокотники кресла, нависает надо мной: — Right? (Верно?)

Яркие, льдисто-голубые глаза вонзаются в меня цепким взором, проникают в самую душу, вынуждают отпрянуть и вжаться в спинку кресла.

Приятно познакомиться, милый дедушка-нацист.

— Alex didn’t introduce us to each other, (Алекс не представил нас,) — его губы кривятся в чертовски знакомой ухмылке.

— He could start with parents, (Он мог начать с родителей,) — нервно сглатываю, не решаюсь уточнить, зачем меня притащили сюда и связали руки.

— Didn’t he tell? (Разве он не сказал?)

Вальтер Валленберг выглядит изумленным.

— What exactly? (Что именно?) — сама удивляюсь.

— About his parents. (О родителях.)

Ухмылка становится шире, приобретает издевательский оттенок. В холодных глазах загорается хищное пламя.

— I killed them, (Я убил их,) — невозмутимо признается он.

Глава 7

Она умеет быть разной.

Вряд ли ее удастся четко описать единственным словом.

Любимая и ненавидимая, обожаемая и презираемая, сочетающая диаметрально противоположные понятия.

Одни мечтают от нее поскорее избавиться и обрести желанную независимость. Другим не жалко все отдать, чтобы она у них была. Ведь в ней безотчетно нуждается каждый. В ее безмолвной поддержке и ощутимых пинках, восторженной похвале и скупом одобрении, разумном совете и морализаторском наставлении.

Здесь как с родиной — самостоятельный выбор совершить нельзя.

Впрочем, из города, из страны реально бежать. Но вот от нее убежать невозможно.

Связь тесна и неразрывна. Всегда внутри, всегда течет по венам и бьется, отмеряя жизни срок. Кровь от крови твоей, плоть от плоти твоей.

Ничего не изменишь.

Редко дорога стелется гладко, часто неровно причесаны нити судьбы. Однако изучая пожелтевшие фотографии в истерзанном альбоме памяти, всякий раз чувствуешь, как неясная тоска заставляет сердце судорожно сжиматься. К глазам подступают слезы, а к горлу — ком, и губы складываются в странный улыбки излом, когда шепчешь на выдохе:

— Это моя семья.

Семьи бывают разные.

Идеально прекрасные, словно воплощение киношных мечтаний. Карикатурно уродливые, будто жирные кляксы на безупречной репутации. Настоящие, со своими грехами и добродетелями. Слишком сложные для привычной классификации, такие, которые сегодня готовы служить надежной опорой, а завтра способны обернуться коварной подножкой.

Но как бы там ни было, мы к ним навечно прикованы. И тут уж ничего не попишешь, не перечеркнешь и не исправишь.

Просто судьба.

***

— You’re joking, (Шутите,) — в горле пересыхает, язык практически прилипает к небу, а губы движутся с ощутимым трудом: — Right? (Верно?)

Вальтер Валленберг отступает, однако не сводит с меня пристального взора, слегка щурится, словно наводит фокус, пытаясь проникнуть глубже, просканировать разум.

— Why do you ask if you think I’m joking? (Зачем спрашиваешь, если считаешь, будто я шучу?) — барон садится в кресло напротив.

Непроницаемое выражение лица, расслабленная поза сытого хищника. Не заметно ни тени напряжения, но подсознательно угадывается готовность к молниеносному броску. Очень напоминает одного знакомого парня.

— Calm down, (Успокойся) — пальцы размеренно барабанят по золотой инкрустации на подлокотнике, методично выстукивают неведомую мелодию. — I am too old to hurt you. (Я слишком стар, чтобы причинить тебе вред.)

А руки связал исключительно в профилактических целях. Ну, для пущей атмосферности.

В конце концов, банальные чаепития давно приелись и нагоняют тоску. Пришел черед ломать стереотипы.

Оглядываюсь по сторонам, осматриваю окрестности, не могу отделаться от стойкого ощущения дежавю.

Огромный глобус в оправе из резного дерева сразу привлекает внимание. Чуть позже замечаю массивные стеллажи с книгами, рабочий стол, где продвинутый лэптоп разместился между стопками бумаг и толстенными папками, стул руководителя, обитый темно-красной кожей, а за ним круглое зеркало в обрамлении, стилизованном под солнечные лучи. Оборачиваюсь и вижу внушительных размеров диван с множеством вышитых подушек самого разного размера. Пол расписан причудливыми узорами, на стенах висят картины в изысканных рамах, потолок украшает хрустальная люстра.

Здесь господствуют бордовые тона, величественное золото и ценные породы дерева.

— I prefer classic in everything, (Предпочитаю классику во всем,) — заявляет Валленберг.

Не замечаю в его фразе ни капли скрытого смысла, мысли заняты иным.

— Is it a royal suite? (Это королевский номер?) — озвучиваю догадку.

— Yes, (Да,) — он подтверждает, что мы по-прежнему находимся на территории знаменитого отеля, и удостаивает комплимента: — You’re sharp. (Ты сообразительная.)

— I’ve just seen it… already. (Я просто видела его… уже.)

Ничего тупее даже нарочно не придумаешь, уверенно иду на рекорд.

Правильно, деточка, не позволяй считать себя умной, скорее развенчай отвратительный миф, порочащий славное звание клинической идиотки. Не забудь признаться в том, как часами просматривала фото/видео, вдохновляясь на несовершенные подвиги, ведь именно поэтому интерьер намертво въелся в дырявую память.

Думаю, миллиардер должен впечатлиться моей никчемностью в плане самореализации, а уж бывший нацист точно обрадуется еврейским корням.