Пляска в степи

Цепкий взор дядьки Крута и нынче приметил мать Горазда да трех ее дочерей. Сидели они в конце одного из длинных столов, среди прочих, кого приветил нынче Ярослав на своем подворье. Ну, добро. Хоть так не обижены. Еще бы дознаться, куда подевался мальчишка… Да все некогда воеводе было с князем о том поговорить. Как Мстиславич на Ладогу вернулся, занят был шибко. То послов принимал, то с боярами беседы вел, то с дружиной трапезничал, то суд на площади творил, то жалобы выслушивал, то земли ближайшие объезжал.

Как уж тут время сыскать да своего старого пестуна выслушать?..

— Княже, пора, стало быть, и на ловЛов/ловита — охота выходить? — Ярослава окликнул кто-то из удалых молодцев за столом.

Помедлив, князь кивнул.

— А вот через пару дней и выйдем.

Кмети оживленно загомонили, передавая слова князя из уст в уста. Заждались они, засиделись за долгое лето. Рука так и тянулась к тугому луку да сулице, тяжелому топору да засапожному ножу. После Осенин самое то было выходить на ловиту. Давненько терем не видал медвежьих шкур, да и украсить стены доброй парой лосиных рогов не помешало бы!

— Вот бы как о прошлом годе, когда тура завалили, — раздались мечтательные возгласы.

— Ты что ли завалил? — лениво отозвался Стемид, по-прежнему сидя в окружении млеющих девок. — Батька завалил, так и говори!

Ярослав улыбнулся.

— Ну, начнем, пожалуй, с кабана. Для тура пока рановато, — сказал он, посмеиваясь.

— А что за зверь такой — тур? — спросила княгиня тихо.

Верно, она хотела, чтобы услышал ее только муж, но гомон как-то стих, и потому ее вопрос прозвучал нежданно громко в воцарившейся тишине.

— О-о-о, госпожа, — Стемид оживился. — Давай я тебе расскажу!

Он выпрямился на лавке, его взгляд зажегся предвкушением.

— Здоровенный, мощный, дикий бык! В холке взрослого мужика превосходит, размах рогов — во, — и сотник развел в стороны обе руки, показывая длину рогов тура. — Каждый с дубину толщиной!

— Потому-то князю и не след на него охотиться. Чтоб прежде срока к праотцам не отправиться, — наставительно произнес дядька Крут, вмешавшись в бахвальство глупого мальчишки.

Кажется, вняла его словам лишь княгиня. Она до сих пор сидела под впечатлением от услышанного про тура от Стемида. Воевода заметил, как ее испуганный взгляд метнулся к мужу, стоило только заговорить о том, что князю хорошо бы поберечься да на тура в одиночку, как о прошлом годе, не выходить.

Вот и славно. Пусть теперь Мстиславич с бабьими причитаниями разбирается. Авось остудит маленько горячую голову; в другой раз трижды подумает, прежде чем княгине признается, что собирается на лов тура.

Медовое пиво да крепкий квас в тот вечер текли рекой. Вскоре уж многие молодцы захмелели, разговоры сделались громче. Кмети рассадили подле себя пригожих девок, а те и не противились. Воевода загодя вместе с женой отправил в избу своих дочерей. Мол, нечего, на хмельных парней глазеть. Вскоре со своего места поднялась и княгиня. Она что-то сказала мужу, поклонилась слегка всем, кто остался за столами, и неторопливо ушла в терем.

Воевода проводил ее взглядом. Где-то посредине подворья ей навстречу выросла из темноты хмурая Чеслава. Она не сидела нынче за столами, не делила ни с кем трапезу и держалась особняком. Загодя сама отпросилась у князя и вызвалась нести дозор на высокой стене, окружавшей Ладогу.

Девка-в-портках заговорила о чем-то с княгиней, попыталась убедить, но та непреклонно покачала головой и, обойдя Чеславу, продолжила свой путь. Воительница убито, покорно поплелась ей вслед. И куда токмо подевалась вся девкина спесь? Как отрезало, почитай, со дня, когда князь на площади суд творил, а Звениславу Вышатовну смирная допрежь кобылка скинула…

Даже воевода подивился тогда. Чеслава словно чернавка ночевала на полу подле двери в горницу княгини всю седмицу, пока Звенислава Вышатовна не поправилась да не поднялась с лавки.

Чудно как-то. Раньше-то девка-в-портках все нос воротила, приказ князя приглядывать за княгиней исполняла с неохотой. Всем видом показывала, что встал он ей поперек горла. А нынче же… смотрит на княгиню побитой собакой и следует безропотно всюду, куда бы та ни пошла.

Оставив молодчиков допивать квас да пиво, воевода вылез из-за стола. Староват он стал для таких попоек, пора и честь знать. А под вечер так и вовсе мерзнуть начал, ну прям как нежная девица! И ведь меховую безрукавку надел, поддавшись уговорам да причитанием жены. А все одно — холодно было старым костям.

Да уж, считай, свое-то он пожил. Выросли дети, нарожали им с Любавой Судиславной внучат. Двух девок осталось ему пристроить в хорошие семьи, и можно помирать. Князя ведь тоже он вырастил. Из сопливца трех зим отроду превратился в достойного мужа…

Задумавшись, воевода медленно брел от накрытых столов в сторону ворот. По-осеннему ярко светила полная луна на безоблачном небе. На стене горели факелы, освещая силуэты зорких дозорных, не сводящих глаз с темного горизонта. И даже княжеский пир не отвлекал их от дела.

Дядька Крут засмотрелся на звездное небо и потому слегка оторопел, когда перевел взгляд прямо перед собой и увидел со спины женщину, что стояла у входа в одну из клетей в тереме. Совсем уже утратил былой нюх, старый растяпа. Так зазеваться, что проглядеть у себя под носом бабу!

Что-то зацепило его взор, и потому воевода резким движением поправил воинский пояс и шагнул в сторону клети. Он не таился особо — вот еще, станет он в тереме у Мстиславича красться словно тять какой, и женщина вскоре услышала его шаги. Она тотчас обернулась, не скрывая лица, и дядька Крут опешил. Перед ним стояла знахарка, которой никто не видал с того дня, как добрались они до Ладоги! Много седмиц утекло с той поры.

— Здрав будь, воевода, — госпожа Зима улыбнулась ему, словно они расстались вчера.

Судя по лукавству в ее взгляде, изумленный вид дядьки Крута ее позабавил.

— И ты, госпожа, — медленно отозвался он.

Знахарка носила темный, длинный плащ с глубоким капюшоном, который полностью скрывал ее лицо. Заслышав шаги воеводы, она скинула капюшон на спину, позволив двум длинным косам упасть ей на плечи.

В темноте да под серебряным лунным светом всякое могло привидеться, но воеводе показалось, что в косах знахарки за прошедшее время изрядно прибавилось седины. И лицо у нее стало совсем другое. Чужое.