Плывун

— Ви мене бачили, — сказал Данилюк.

— Нифонт Выкозиков, музыкальный работник, — представился мордастый.

— Даниил Сатрап, — хищно блеснув глазом, произнес третий.

— Это должность или профессия? — дерзко пошутил Пирошников.

По тяжелому взгляду Сатрапа он понял, что нажил себе злейшего врага.

— Це призвище, — пояснил Данилюк.

— Нет уж, дорогой Иван Тарасович, это не прозвище! Это моя фамилия, данная мне предками! — заявил Сатрап довольно резко.

— Фамилия, конечно! Це ж я на мове, — успокоил его Данилюк.

Эта лингвистическая путаница несколько отдалила Раду от основного вопроса и дала Пирошникову время придумать ответ.

— Все согласовано с властями. Проводятся исследования, вы видите, — кивнул он на аспиранта с рулоном осциллограммы. — Обращайтесь в Смольный.

В это время из подъезда выбежала наспех одетая мадам Данилюк с криком:

— Рятуйте, трубу прорвало!

Домочадцы бросились к родным очагам. Пирошников успел заметить, как председатель Рады, подхватив под руку Августа, буквально поволок его с собою в дом. Впрочем, юноша не упирался.

Геннадий достал телефон и принялся вызывать аварийную службу, в то время как управляющий Гусарский спешно уводил свой отряд операционистов в хитросплетение темных улиц Петроградской стороны.

Глава 24. Джабраил

Дом опустел. Ветер гулял по пустым коридорам, хлопали двери и ставни, капала в туалетах вода — все было слышно, и во всем была тоска одичалости.

Лишь минус третий жил обычной жизнью, не замечая перемен наверху. После изгнания Пирошникова и ремонта трубы, лопнувшей при последней подвижке, жизнь вернулась в свое русло, но почему-то утратила смысл.

Нависшая над домочадцами пустота в семь этажей, включая два «минусовых», неприятно сказывалась на психике людей. Домочадцы чувствовали себя покинутыми.

В этих условиях Пирошников с Серафимой, продолжавшие жить в благоустроенной каморке под лестницей с открытым входом, обозначенным книжными пачками, вызывали все большее раздражение. Да и понятно, все беды в доме за последние месяцы связывались с этим безобидным с виду седым любителем поэзии, а его связь с молодой дамой попирала общественную мораль.

Справедливости ради следует сказать, что мораль попиралась очень осторожно и не часто, со всеми возможными предосторожностями, глубоко под лестницей, ночью.

Поэзию тоже возненавидели на всякий случай. И совершенно перестали покупать.

Посему Пирошников с Серафимой часто предавались безделью, совершенно открыто играя в «подкидного» двое на двое с четой Залманов, которые хотя и оформили отношения официально, тоже не пользовалась доверием домочадцев.

Управляющий де факто Геннадий тщетно пытался поддерживать трудовую дисциплину охранников, рассылая их по утрам проветривать помещения, после чего найти их в пустых коридорах и комнатах уже было невозможно, сам же запирался в кладовке и что-то там писал или играл на компьютере.

Он же поддерживал связь с миром через Интернет, потому что Пирошников с Серафимой совершенно потеряли интерес к жизни за пределами турникета, как бы выжидая нового поворота судьбы.

— Стагнация! — провозгласил однажды Геннадий, вычитав это слово в Интернете.

— Вы совершенно напрасно засоряете русский язык, молодой человек! — сделал ему замечание Залман, раздавая карты. — Есть прекрасное слово «застой».

— Один фиг, — безмятежно заметил Геннадий.

— Дурдом, — внесла свое предложение Лариса Павловна, которой по долгу службы приходилось быть в курсе всех разговоров.

Поворот судьбы должен был случиться, потому что дальше так продолжаться не могло. Поток арендных поступлений в бухгалтерию бизнес-центра превратился в тоненький ручеек, текущий с минус третьего этажа. Он далеко не покрывал расходы на коммунальные платежи и охрану. Потенциальные арендаторы заходили в здание не дальше вестибюля и замирали на наклонном полу в странной позе, как бы делая выбор между двумя вертикалями — гравитационной и местной, определяемой домом. После чего уходили.

Для Пирошникова во всем этом имелся маленький плюс — на этом наклонном полу хромали все, поэтому его хромота была практически незаметна.

Предвестником поворота судьбы стало появление Даниила Сатрапа с бумагой.

Он оказался сослуживцем Данилюка, то есть работником прокуратуры, и явился, чтобы известить Геннадия о том, что прокуратурой произведена проверка, которая показала, что никаких разрешений со стороны Комитета по строительству, а также других органов исполнительной власти на проведение каких-либо исследований и экспериментов в бизнес-центре «Петропавловский» не существует.

После чего Сатрап перешел к Пирошникову и объявил тому, что прокуратурой Петроградского района против Пирошникова Владимира Николаевича возбуждено уголовное дело по факту вандализма и покушения на жизнь и здоровье двух и более человек.

Даниил Сатрап не был домочадцем, потому ему и поручили вести это дело, тогда как Иван Тарасович Данилюк, его коллега, перешел в разряд потерпевших и следствие вести не мог.

Произнеся официальный текст, Сатрап сладострастно улыбнулся, вручая бумагу. Пирошников заметил, что у него одно веко приспущено, как шторка. Вообще же он был похож на Щелкунчика со своею нижней челюстью.

— И что из этого следует? — спросил Пирошников.

— Ничего. Пока ничего. От возбужденного дела до осужденного преступника есть небольшая дистанция. Мы постараемся ее сократить.

Само собой разумеется, что оба слова — «возбужденного» и «осужденного» — он произнес с ударением на «у», как и положено прокурорским.

Прокурор Сатрап удалился, и в вестибюле повисла тишина. Нарушила ее Лариса Павловна, которая повторила фразу, которую слышали уже неоднократно:

— Надо звонить в Лондон.

— В Лондоне знают, — нехотя возразил Геннадий.

— Если знают, то почему ничего не делают?

— Откуда вы взяли? И потом — что вы предлагаете сделать? — Геннадий сделал обобщающий жест, объединивший пространство, время и материю.

— Убрать это безобразие! — указала на уголок Пирошникова вахтерша.

— И что дальше?

— Сносить надо дом! Сно-сить! — вдруг вступил Залман и резко хлопнул колодой карт по столику.

— Ну почему же сразу сносить… — нерешительно возразил Пирошников.

— Если вы, уважаемый Владимир Николаевич, не можете его выправить, то его следует снести, снести! — Залману понравилось это слово, он с удовольствием его повторял.

— Ну как я один?.. — уныло проговорил Пирошников.

— Почему один? Ветераны помогут.