По чердакам и подвалам

— Что, ma tante, ныншняя литература! Вдохните въ себя, ma tante, еще разъ. Это укрпитъ ваши нервы. Вотъ такъ… Бери, Никаноръ, флаконъ.

— Бдные, бдные мои нервы! Одно, что я работаю для Бога — вотъ это меня и поддерживаетъ, это только меня и окрыляетъ.

— Отдохнули? Я буду звониться. Дворникъ! Здсь надо звониться?

— Въ этомъ самомъ мст, ваше сіятельство, — отвчаетъ дворникъ.

Рука молодого человка, облеченная въ лайковую перчатку, взялась за ручку звонка и раза, три дернула его. Дверь отворилась. На порог стояла блдная, почти желтая пожилая женщина, закутанная въ байковый платокъ и съ подвязанной щекой. Она попятилась. Молодой человкъ вынулъ изъ кармана записную книжку въ плюшевомъ переплет, заглянулъ въ нее и спросилъ женщину:

— Вы вдова коллежскаго секретаря Софья Дмитріевна Говоркова?

— Я-съ… Я сама и есть.

— Входите, ma tante… Тише… Тутъ порогъ… Не запнитесь. Дайте руку!

Они вошли въ грязную кухню съ облупившимися стнами, перегороженную занавской. Виднлась закопченая русская печка, на шестк, таганъ съ подложенными подъ него горящими щенками и на таган какое-то варево въ котелк.

— Вдова коллежскаго секретаря! Прежде всего дайте сюда стулъ! — обратился молодой человкъ къ женщин. — Или вотъ стулъ. Садитесь, ma tante.

Дама опустилась на стулъ и шептала:

— Боже, помоги мн до конца!

— Никаноръ! Флаконъ… Нюхайте, ma tante… Это васъ освжитъ. Послушайте… Что-жъ вы стоите? Дайте сюда стаканъ воды… Видите, дам дурно. Она еле поднялась на вашу каланчу. Кажется, полтораста ступень. Просите на бдность, а сами живете на каланчахъ. Ужъ жили-бы въ подвал, если просите. Все-таки легче… — бормоталъ молодой человкъ.

Женщина засуетилась, взяла чашку, зачерпнула ею воды изъ ведра и въ недоумніи подала молодому человку.

— Чистая-ли чашка-то? — спросилъ тотъ.

— Чистая, чистая.

— Пейте, ma tante. Сдлайте нсколько глотковъ. Ну-съ, вдова коллежскаго ассесора.

Молодой человкъ опять раскрылъ книжку и заглянулъ въ нее.

— То-бишь… Вдова коллежскаго секретаря, — сказалъ онъ. — Вы, вдова коллежскаго секретаря Софья Дмитріевна Говоркова, изволили подать въ нашъ комитетъ прошеніе о вспомоществованіи. Вотъ, эта дама — членъ комитета и пріхала васъ навстить, дабы собрать справки. Вдь вы подавали прошеніе?

— Подавала. Съ мсяцъ тому назадъ подавала, а можетъ быть ужъ и больше. Я просила на погребеніе сына.

— Прошеніе помшено только четырнадцатымъ числомъ, — заглянулъ въ книжку молодой человкъ — Дйствительно, полтора мсяца прошло, но у насъ столько длъ, что дамы-патронессы не успваютъ. Все длается по очереди. Вотъ дло дошло теперь до васъ, и мы пріхали убдиться въ вашей бдности.

— Пожалуйста, посмотрите, — отвчала женщина. — Вотъ, у меня мальчикъ и двочка, Сеня! Лизочка! Подите сюда.

Изъ-за занавски показались босой мальчикъ лтъ восьми и маленькая двочка въ отрепанной обуви.

— Вотъ. Должны ходить въ школу, а они не имютъ, верхней одежды и обуви. У мальчика даже и сапогъ нтъ, а только старыя резиновыя калоши, — разсказывала женщина. — У меня есть еще третій ребенокъ, и тоже безъ сапогъ. Ему я дала надть свои и послала щепки для топлива собирать. Постройка тутъ недалеко идетъ.

Дама благотворительница слушала, нюхала спиртъ, качала головой и, закатя глаза подъ лобъ, шептала:

— Бдныя дти! Бдныя дти! О, несчастные! Но отчего въ прошеніи вы ничего не упомянули о сапогахъ? Мы выдаемъ иногда сапоги.

— Полтора мсяца тому назадъ у нихъ были сапоги. И наконецъ, я не знала, что надо обо всемъ упоминать въ прошеніи.

— Именно обо всемъ. Иначе мы не можемъ… Вдь мы должны занести въ журналъ и дйствовать по журналу. Ну, повторили-бы.

— Да я ужъ ждала, ждала и стала думать, что никто и вниманія на насъ не обратитъ. Вдь я просила на погребеніе. Мн нужна была спшная помощь.

— Не ропщите, моя милая; роптать грхъ, — перебила ее дама. — А насчетъ сапоговъ подайте отдльное прошеніе.

— Слушаю-съ, сударыня.

Молодой человкъ вправилъ въ глазъ монокль, смотрлъ на женщину въ упоръ и спрашивалъ:

— Вы пенсію посл мужа получаете, Софья Дмитріевна Говоркова?

— Нтъ, мужъ не выслужилъ пенсіи. Онъ давно умеръ.

— А сколько лтъ?

— Двнадцать лтъ. Сначала я имла табачную лавку, потомъ занималась шитьемъ блья… Мастерицу держала, сама шила.

— Позвольте, позвольте… Какъ-же вы можете имть восьмилтняго ребенка, если вашъ мужъ умеръ двнадцать лтъ назадъ?

— Ахъ, господинъ! — вздохнула женщина.

— Что: ахъ, господинъ! Вдь это развратъ… Мы разврату не покровительствуемъ. Все это мы должны взвсить, принять въ разсчетъ посл наведенія справокъ.

— Пьеръ! Пьеръ! Оставь, — остановила молодого человка дама.

— Зачмъ-же оставлять, ma tante? Какихъ лтъ былъ вашъ умершій ребенокъ?

— Пьеръ! Брось! Довольно. Ты пожалй мои нервы. Сколько вы платите за квартиру?

— Пятнадцать рублей. Вотъ въ кухню жильца за четыре рубля пускаю.

— Жильца? — переспросилъ молодой человкъ и подмигнулъ дам. — Это какой-же жилецъ? Этотъ жилецъ не отецъ-ли вотъ итоги ребенка?

— Пьеръ, ты, должно быть, хочешь убить меня. Знаете что, моя милая… Я нахожу, что вы нсколько дорого платите за квартиру.

— Но какъ-же дешевле-то, сударыня? Вдь насъ четверо. Въ уголъ съ четырьмя дтьми не пустятъ. Ужъ я искала квартиру подешевле, но дешевле нтъ.

— Именно дорого, ma tante… И я нахожу, — поддакнулъ молодой человкъ. — Пятнадцать рублей… Вы живете, мадамъ, въ одиннадцати рубляхъ, тогда какъ вы смло могли-бы имть квартиру въ пять. И наконецъ, какъ хотите, я не вижу у васъ вопіющей бдности. Разв это бдность, если есть самоваръ? Вотъ и кой-какая посуда у васъ въ кухн… Это ваша посуда? Вашъ самоваръ?

— Мой. Все мое.

— Не вижу я тутъ особенной бдности. Вотъ и дв ложечки чайныя. Вдь вы, милостивая государыня, должны расходовать деньги осторожно. Он ассигновываются на истинно бдныхъ. А какая-же это бдность, если даже чайныя ложки! Вотъ еще третья лежитъ.

— Мельхіоровыя, сударь.

— Еще-бы были серебряныя! Вотъ у васъ и селедка съ картофелемъ на стол стоитъ. Вдь это не да, а закуска. А закуска къ обду — это ужъ роскошь. Можетъ быть даже и за водкой послано къ селедк, кто васъ знаетъ! Вонъ и щи у васъ на таган разогрваются, кусокъ мяса изъ котелка торчитъ.