По исчезающим следам

Чтобы я ни говорила, чем ни грозила, чтобы ни обещала все было бесполезно. Они словно не видели меня. И не слышали. Равнодушие иногда пугает больше назначенной к сроку казни. Даже в Юково со мной никогда не обращались, как вещью, сразу повысив в статусе до главного блюда.

С домашними животными обращаются лучше: на них смотрят, даже если потом награждают пинками. А эти меня не видели, не слышали. Я была неодушевленным предметом, возможно, люстрой, чтобы включить, достаточно нажать кнопку на стене, и совсем необязательно задирать голову к потолку.

Кстати о люстрах, их здесь не было ни одной, как и других электрических приборов, как и самого электричества.

Плинк – плинк.

Два раза меня раздевали догола и осматривали. Холодными равнодушными пальцами дотрагиваясь до кожи, заставляя предполагать худшее, а потом давиться слезами унижения в край грязной подушки. Но вещь не вызывала у них сексуального желания. Я снова звала артефакт, представляя, как втыкаю жало в одного из охранников, а он снова не откликнулся.

Плинк – плинк.

К концу недели я получила комнату с окном. Со скупым видом на степь и чахлый кустарник. Но как же великолепен был этот монотонный, лишенный красок пейзаж. Я смотрела на него и ждала. Может, очередного «плинк – плинк», а может, целителя с ножом, и в этот раз прядью волос и куском ногтя дело не ограничится.

Тюремщики были обеспокоены, что чувствовалось в их жестах и голосах. Происходящее в Желтой цитадели мало походило на плановый ремонт со сносом стен и перепланировкой.

Через восемь дней именно в этой комнате, украшенной следящими камнями – артефактами, со мной впервые заговорили. За стеклом завывал холодный ветер наступившей осени. Все лето по внутреннему кругу я провела взаперти.

Я стояла у окна и не могла оторвать взгляда от скудной природы. Ветер пригибал к холодной земле невысокий ломкий кустарник. Вошедший минуту назад мужчина небрежно развалился в одном из двух кресел. Мне уже доводилось мельком его видеть. Аккуратная бородка, полные губы, черные глаза и серьга в правом ухе в виде кольца на пиратский манер. Возраст, скорее, к пятидесяти, чем к сорока.

– Хочешь жить? – спросил он после раздумья.

По коже от его голоса побежали мурашки и, забравшись куда-то за шиворот, замерли, неприятно холодя спину. Я уже слышала этот голос и вряд ли когда забуду. Голос Вестника Простого и его воля. Шутки закончились.

– Да, – без колебаний ответила я, – Что для этого требуется?

– Если бы я знал, ты бы уже делала. С улыбкой и благодарностью, – он шевельнулся, усаживаясь поудобнее. – Кто-то или что-то разрушает Желтую цитадель. Мы знаем, что это не ты.

– Это радует, – прошептала я.

– Еще раз перебьешь, вырву язык, – спокойно сказал Вестник и продолжил, – Ты жива, потому что Хозяину было интересно посмотреть на наорочи, занимавшую Седого так долго. Теперь, когда его любопытство удовлетворено… – он многозначительно замолчал и скупо улыбнулся. – Приказ о казни уже был отдан, но это безумие добралось до стен цитадели.

Я подняла брови.

– Спрашивай, – разрешил мужчина.

– Безумие?

– Стоп. Формулировка неточна. Что-то разрушает цитадель, ты сама видела. Раньше оно было хаотичным, но после вашего появления упорядочилось и идет за тобой по пятам.

Я многозначительно молчала.

– Говори.

– На вашем месте я бы перенесла магнит для неприятностей в наименее ценную часть замка, в идеале, вообще, за его пределы.

– За его пределами ты бесполезна, – он постучал пальцами по деревянному подлокотнику, – а значит, не нужна. Для человека это смертельно, запомни.

Я открыла рот и закрыла его.

– Мне нравится, как ты слушаешься. Валяй.

– Что может сделать человек такого, чего не смогли ваши маги? Что я должна сделать?

– Ты можешь сидеть тихо и крепко сжимать в ладошках этот камешек. Справишься? – в его руках заиграл искорками черный кристалл с золотыми прожилками.

Считыватель душ, если не ошибаюсь. Неопасный артефакт, если не волноваться о том, где и у кого будет копия вашей души. Он пассивен, взять его в руки и активировать можно только по доброй воле. Никто другой не сможет вложить его в вашу ладонь и получить желаемый результат.

– Говори, – снова дал разрешение вестник.

– Как мне вас называть?

Он скривил рот в некоем подобии улыбки.

– Я заключил последнюю сделку полвека назад и забыл, каково это - договариваться. Разрешаю называть себя Радиф. Вестник Радиф. Это все? – он осторожно положил камень на подлокотник.

– С этим заданием справится любой, – я посмотрела на артефакт. – Поправьте, если ошибаюсь, но последние двое-трое суток меня использовали и как приманку, и как ориентир. Записывающие камни в каждом углу, анализы крови, сканирование артефактами. Мне так быстро приходили на помощь, будто дежурили под дверью. И раз с человеком говорят, а не закапывают, толку от всех этих усилий чуть.

Мужчина пристально посмотрел на меня, и только напрягшиеся скулы выдавали напряжение.

– Есть другие предложения?

– Раз это идет за мной, то я смогу помочь лучше, если буду делать это с открытыми глазами. И добровольно.

– И в чем это должно выражаться? Эта добровольность? – Радиф окинул меня пренебрежительным взглядом.

– Если мне расскажут, что происходит, я буду знать, когда держать ушки на макушке, а когда прятать голову под подушку и надеяться на волшебный камушек, – я забралась на подоконник с ногами.

Вестник склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то, его глаза стали блуждать по комнате без всякой цели.

– Разрешаю задавать вопросы, – в конце концов сказал он.

И я поняла, что высочайшее разрешение получено. Со мной будут разговаривать, вернее, меня будут использовать. По максимуму.

– Что разрушает стены?

– Не знаю.

– Совсем? Разрушить стену можно по-разному: магией, взрывчаткой, послать великана с палицей…

– Стоп.

Он оказался рядом в один удар сердца. Я не успела даже испугаться, когда вестник с тихим хрустом сломал мне палец. Кто-то когда-то говорил, что сломать ногу намного болезненней, чем палец. Теперь я знаю, он врал. Одна кость мало чем отличается от другой. Чтобы вам не сломали, это будет хреново, и вы будете орать.