По нехоженной земле

полярной тишины и безмолвия; мы должны пережить мрак полярной ночи, но зато

месяцами будем видеть незаходящее солнце; мы много раз проклянем полярные

туманы, ползая в них, точно слепые щенки, но также будем видеть и полярные сияния,

которыми никогда не устает любоваться человек; встретим на своем пути и ровные

льды [69] и ледяные нагромождения — продвижение среди которых поистине

мучительно; будем видеть Арктику, клокочущую жизнью, и Арктику, закованную в

ледяную броню, внешне действительно напоминающую пустыню.

Ни я, ни мои спутники не собирались разыгрывать роль Робинзонов или

изображать из себя ходульных героев; мы не мечтали, как о блаженстве, о трудностях и

лишениях, так как прекрасно знали, что их будет достаточно на нашем пути и что нам

не миновать их. Поэтому на морозы Арктики мы смотрели так же, как кочегары на жару

у котельных топок; на полярные метели — как моряк на бури; а на льды — как шофер

на трудную дорогу. Условия тяжелые, но нормальные и естественные для Арктики. В

тех случаях, когда возможно, мы должны были избежать трудностей, а там, где этого

сделать нельзя, бороться с ними.

Борьба началась с того дня, как мы распрощались с «Седовым». Наша жизнь не

находилась в прямой зависимости от результатов охоты. Но мы не могли отделить свое

существование от задач, поставленных перед нами, а выполнение этих задач целиком

зависело от того, как мы сумеем использовать кладовую Арктики. И не потом, не в

будущем, а сейчас же, немедленно!

Охота

При малейшей возможности, а нередко только при одной лишь надежде на

возможность мы выходили в море на охоту. Не спали по двое-трое суток, чтобы не

упустить благоприятную погоду, и забывали об усталости, когда видели зверя. Каждая

новая добыча — нерпа, морской заяц или медведь — увеличивала наши запасы, а

каждый новый килограмм мяса делал реальными планы нашей работы, приближал нас

к мечте об исследовании Северной Земли. Мы заставили Арктику помогать нам своими

ресурсами, и думаю, что не упустили ни одной возможности, которую давала нам

природа.

Обязанность добыть мясо легла на меня и Журавлева. Когда на море

разгуливалась волна и охота на морского зверя делалась невозможной, мы занимались

работами у домика и готовили базу к зимовке. Таких дней было немало. Это

способствовало довольно быстрому ходу работ по устройству базы, но срывало

заготовку корма для собак.

Кроме непогоды, нас подводило еще и то, что зверь в это время редко выходит на

лед. Бить его нужно было на воде. А убитый на воде тюлень моментально тонет. Часто

нам не [70] удавалось загарпунить подстреленного зверя, поэтому половину добычи мы

безвозвратно теряли. Все же наши запасы росли.

Птицы еще не все отправились на юг. В нашем районе было много чаек.

Некоторые из них даже пытались вредить нам. Первые дни мы охотились неподалеку от

домика и тут же на берегу складывали добычу. Собак посадили на цепи, чтобы не

бегали по припаю и не отпугивали зверя. Но стоило только привязать собак, как

появлялись целые полчища белых полярных чаек. Они стаями садились на

заготовленные туши и рвали их. Совершенно белые, без единого пятнышка, они, как

крупные хлопья снега, покрывали все вокруг. Прожорливость грабителей никак не

вязалась с их изящным видом. Они совсем обнаглели: завидя приближающегося

человека, не старались улететь, а не торопясь, вразвалочку, спокойно отходили на

четыре-пять метров от добычи и с видимым неудовольствием разглядывали

подошедшего своими черными, круглыми, как пуговицы, глазами. В другое время мы,

вероятно, любовались бы этими изящными разбойниками, но сейчас нам был дорог

каждый грамм мяса, и красивая внешность чаек не могла нас подкупить. Журавлев

решил организовать охрану. К одной из туш он привязал собаку. Сначала чайки

отпрянули и подняли в воздухе страшный крик. Но через полчаса они, кажется, поняли,

что сторож, сидящий на цепи, мало опасен для них, и опускались на голову той нерпы,

к ластам которой была привязана собака. Караульный сначала рычал и бросался на

хищников, но после нескольких тщетных попыток поймать хотя бы одного из них в

смущении или огорчении разровнял лапами гальку, свернулся клубком и сладко заснул.

Обескураженный охотник накрыл туши брезентом.

Кроме белых полярных чаек, время от времени появлялись стаи моевок, с

пронзительным писком носились крачки. Пролетали стайки куликов. Несколько раз,

особенно в штормовые дни, появлялись розовые чайки. Иногда были видны глупыши и

люрики. Порой поморник — чайка-разбойник — проносился в погоне за моевкой,

поймавшей рыбку. Все эти птицы были безвредны для нас и, кроме оживления, ничего

не вносили. Появлялись одиночки бургомистры — самые крупные и самые

прожорливые из чаек. Эти с жадностью смотрели на мясо, но осторожность мешала им

присоединиться к грабителям.

В охоте было достаточно неудач. Но промах или утонувшая, добыча, которую мы

не успевали загарпунить, только подстегивали нашу настойчивость и охотничье

самолюбие. Удачные дни воодушевляли нас. [71]

Однажды утром, выйдя из домика, я увидел на ледяном припае противоположной

стороны пролива, на расстоянии одного километра от базы, двух морских зайцев.

Вдвоем с Журавлевым мы двинулись к ним на маленькой вертлявой промысловой

лодочке. Необдуманно, вместо привычного трехлинейного карабина, я взял маузер и, не

зная боя ружья, промахнулся. Морские зайцы не имеют привычки ждать второй пули.

Зверь оперся на передние ласты и, по-змеиному изогнув тело, нырнул в воду. Другой