По образу и подобию

– Ладно, партнер, сработаемся

***

Риальто, Венеция, Площадь св. Марка

21 октября 1198 г.

Грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну. Низко висящее темное марево, ворочаясь, клубясь и взрываясь, отгородило центральный архипелаг от побережья, от моря, от осеннего солнца, садящегося в это время куда-то в сторону Падуи.

Разразившаяся буря ничем не напоминала те легкие средиземноморские грозы, что за пятнадцать-двадцать минут выплескивают свой гнев и тут же уносятся неизвестно куда. Оставляя после себя лишь омытый дождем, прозрачнейший воздух и солнечные блики на поверхности воды.

Сегодняшняя гроза бушевала долго и тяжело, сотрясая землю близкими раскатами грома. Площадь Святого Марка опустела. Стража Дворца дожей попряталась от разъяренной стихии в караульное помещение. Даже неизменных соглядатаев мессера Сельвио, и то нигде не было видно.

Однако Никколо не боялся грозы. Нет, не боялся! В конце концов, ему уже двенадцать, и он вполне взрослый. И что с того, что из-за худобы и маленького роста никто не дает ему больше девяти? Подумаешь, пусть только попробуют...!

Да и что ее бояться, этой грозы? Ну, подумаешь, намокнешь! Как намокнешь, так и высохнешь потом. А гром и молнии - их тоже бояться нечего. Симон-Аквилеец однажды все ему о них рассказал. И Никколо теперь хорошо знал, что душа того, кто попал под молнию, сразу же напрямик отправляется в Рай. Минуя даже Чистилище. Недаром Симон каждую грозу выходил под дождь и пытался ее поймать. Другого-то пути попасть на Небеса у старого вора точно не было.

К шайке Аквилейца Никколо прибился через несколько месяцев после того, как их бродячий цирк был вырезан и разграблен одной из тех банд, что в изобилии водятся в каменоломнях, под самыми стенами Рима. Мама и папа, цирковые акробаты, погибли сразу. А маленький Никколо, уже начавший выступать в семейных номерах, сумел вывернуться из скользких от крови лап убийцы и бросился наутек. Он бежал, бежал, пока грудь не начала разрываться, а в оранжевом воздухе не поплыли черные точки...

Потом было несколько месяцев скитаний. Иногда Никколо удавалось что-то выпросить у прихожан рядом с многочисленными церквями Вечного Города. Правда, оттуда его всегда очень быстро сгоняли местные нищие. Нередко получалось что-нибудь стянуть из подвалов тех трактирщиков-ротозеев, что сэкономили на решетках для вентиляционных отдушин. Ну, а когда ничего не попадалось, всегда выручали горы объедков, сваливаемых неподалеку от тех же трактиров.

С Симоном-Аквилейцем Никколо столкнулся, выбираясь из одного такого подвала и протаскивая за собой в отдушину связку отличных колбас. Невысокий, кривоногий, седой мужик с перебитым носом и отсутствующей мочкой уха молча ухватил его тогда за плечо - да так, что не вырвешься - покрутил, рассматривая со всех сторон, хмыкнув, пробурчал в клочковатую бороду: "А что, будет толк!"

Потом отпустил, почему-то вздохнул и ворчливо бросил: "Ладно, шагай за мной". Затем повернулся и, слегка прихрамывая, направился вниз, в сторону пристаней. Ничто не мешало Никколо тут же удрать, вместе с колбасами. Но бежать почему-то не хотелось. А хотелось, совсем наоборот, шагать за этим пожилым уже, но еще крепким дядькой.

Так в шайке Симона-Аквилейца появилась своя sauria^[1]

. Так назывались у римских воров мелкие, юркие мальчишки, способные забраться в дом чуть ли не по голой стене, проникнуть в вентиляционное отверстие, в щель полуоткрытого и выставленного на защелку окна... А затем, затаившись, дождаться условленного времени и открыть двери взрослым членам шайки.

У Аквилейца Никколо прожил почти год. Это было хорошее время. Забираться в дома богатых римлян было совсем не сложно. Да и случалось это не часто - не более одного-двух раз в месяц. Зато кормили от пуза, и никто не интересовался, где ящерица шастает целыми дням, когда нет работы.

Все закончилось внезапно и просто. Взобравшись однажды к полуоткрытому окну намеченного к "работе" богатого трехэтажного дома, просунув голову внутрь и убедившись, что там пусто, Никколо протиснулся в щель и спрыгнул. В ту же секунду кто-то сильно приложил его по затылку, и на великолепную мозаику пола сползло уже совершенно бесчувственное тело.

Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался - ни на что хорошее рассчитывать не могли.

Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.

Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, в углу которой поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем - ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой, неизвестно, с каких времен, торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно - хозяин дома.

Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь - совершенно бесшумно.

– ... за время моего отсутствия?
– услышал Никколо обрывок фразы высокого.

– Ничего, мессер, все тихо, - отвечал ему коренастый.
– Вот, правда, ящерицу поймали, - кивок в сторону скрученного Никколо.
– Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.

– Ящерица?
– оживился высокий.
– ... ящерица ...
– Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.

– Жить хочешь, "ящерица"?

Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.

Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.

Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал - "слишком ты, паренек, легкий еще для меча". В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.

В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:

– Да, и ящерицу тоже возьми...
– И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.

Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для "ящерицы" представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.

Однако, чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным - нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь...!