По правилам и без

За всем этим меня даже не забыли напоить кофе, как всегда, вкусным, но не слишком крепким.

— Дима не звонил? — мой неожиданный вопрос, казалось, заглушил даже телевизор, хотя спросила я не слишком-то громко.

Алина опустила взгляд, а Кирилл только вздохнул. Отвечать пришлось ему:

— Костя вчера вернулся. У него срочно появились какие-то дела, а мелкий остался с Машей. Я с ним не говорил, но, наверняка, он вернется скоро. Телефон до сих пор не включил, засранец мелкий, — он посмотрел на меня чуть обеспокоенно, будто ожидал какой-то излишне эмоциональной реакции.

А я улыбнулась в ответ, чем его изрядно удивила. Так привычно и, вместе с тем, дико было слышать шутливые оскорбления в Димин адрес — я не смогла удержаться.

— Кирилл, я хотела тебя попросить… — я вдруг растеряла всю свою уверенность, замялась и чуть смутилась. — Ты же можешь позвонить Марии, верно? Передать Диме, что мне необходимо с ним поговорить — всего пять минут, несчастных пять минут простого разговора. В честь праздника, или еще почему — ты же сможешь что-нибудь придумать. Всего пять минут, и больше я его не побеспокою. Пожалуйста.

Кирилл неожиданно улыбнулся, как и Алина.

— Заварю-ка я еще кофе, — произнесла она и ушла с чашками на кухню.

Мужчина набрал какой-то номер, включил громкую связь и положил телефон перед собой. Гудок. Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

«Алло», — раздался в трубке чуть искаженный, но все равно приятный женский голос.

— Маш, прости, что беспокою, но мне срочно нужно поговорить с мелким. Это важно, — с улыбкой — он наверняка был рад слышать этот голос — ответил Кирилл.

«Он ушел в магазин. Минуть пять как», — чуть растерянно ответила женщина.

— Тогда, как только придет…

Я дотронулась до руки мужчины, привлекая его внимание. Покачала головой.

— Не надо, — одними губами.

— Скажи ему, что он настоящий идиот. Я позвоню чуть позже, и мы поговорим как следует, — вздохнув, напоследок сказал Воронцов и, попрощавшись, нажал на «Сброс».

— Ладно, дело твое, — он чуть пожал плечами. По глазам видно — понял все; и не станет задавать вопросы, ответить на которые будет очень сложно.

Я, вообще-то, совсем не фаталистка, но если мир настойчиво тебя к чему-то толкает — то лучше не противиться: всегда лучше сделать что-то самой, чем получить не всегда приятный сюрприз. Точно так же и наоборот: если тебя от чего-то отваживают, то так, наверно, лучше. Миру ведь виднее.

Это, просто-напросто, стало для меня чем-то вроде последней попытки, последнего рывка. Или пан, или пропал, как говорится. В моем случае, вариант второй.

— Он обязательно позвонит, когда вернется, — произнес Кирилл, уже провожая меня: он не смог позволить девушке одной возвращаться домой по темной улице.

— Если захочет, — подтвердила я совершенно, что удивительно, спокойно. — А нет — встретимся в школе.

А уже на следующий день жизнь завертелась своим чередом. Кто-то решил, что понедельник, пусть и четвертое января, — достаточное основание, чтобы вызвать в школу. Для подготовки к очередному конкурсу, правда, участвовать в котором я сама пожелала, но дела это не меняло.

Вторник я посвятила Кате и торжественному дуракавалянию в ее комнате, которое вымотало, как оказалось, почище занятий математикой. Поэтому домой я едва ли не приползла, совершенно забыв, что скоро Рождество, и завалилась спать еще в «детское время», так и не увидев, когда в окне дома напротив, таком знакомом окне, зажегся свет, и замаячила еще более знакомая фигура.

Глава 25. Рождественский аккорд. Я ненавижу эпилоги

Утром шестого января я вдруг проснулась с твердым желанием что-то делать. Делать, к слову, было совершенно нечего, но желание становилось все сильнее и сильнее. Словно кто-то там, наверху, засунул в меня какую-то волшебную фиговину, призывающую к действиям.

Мама ушла на работу, папа обещал заехать вечером, с сюрпризом, и сейчас, в девять утра, я была предоставлена самой себе. За окном валил снег, на плите остывал завтрак и чашка с кофе. Накинулась на них я почти с жадностью: организм, ко всему прочему, слишком настойчиво потребовал еды и кофеина. Впервые за много времени я наконец-то полностью выспалась и почувствовала себя целиком отдохнувшей.

Но на душе все равно было чертовски паршиво.

И безумно хотелось вновь увидеть любимые серые глаза с задорной смешинкой.

Вздохнув и отогнав от себя гнетущие мысли, я включила телевизор, надеясь увидеть там что-то стоящее. Попала я, что удивительно, на местные новости.

«Вчера вечером возле старого театра был найден труп Егорова Антона. Мужчину убили одним выстрелом в голову за несколько дней до того, как тело обнаружили. По предварительной версии, он стал жертвой «передела власти» между криминальными авторитетами города. Милиция ведет расследование. Если кому-то известно что-то об убийстве этого человека, позвоните по номеру, который вы видите на экране».

Пульт выпал у меня из рук. Рядом с ведущей с фотографии улыбался Шекспир. Тот самый Шекспир, который угрожал мне, Диме, папе, маме, который приходил в наш дом, который…

Я ведь так и не узнала, чем же все разрешилось в тот чертов день. И… черт побери, папа ведь не мог! Совершенно точно не мог! Пусть у него был пистолет, пусть он уверенно его держал, пусть все проблемы решились… но не таким же способом!

Папа ответил после второго гудка.

«Рит, я сейчас не совсем могу говорить…» — начал он, но я его перебила:

— Я только что смотрела новости, где сказано о смерти Шекспира. Я знаю, что это не можешь быть ты, но!..

Он все понял без слов. И приехал буквально через десять минут. К моему огромному удивлению — не один.

— Доброе утро, Рита, — Константин Викторович выглядел устало, и говорил точно так же. — Могу я тоже войти?

— Конечно, — я замялась, но тут же отошла от двери и позволила мужчине войти. — А вы здесь как друг отца или… как адвокат?

Константин Викторович неожиданно засмеялся и похлопал отца — достав до него, не смотря на препятствие в виде меня; он вообще был высоким — по плечу.

— Да уж, дочка растет что надо.

Я почему-то чуть смутилась и тут же перевела тему:

— Чай, кофе будете?

— Чай, — в один голос ответили мужчины и направились в зал. Только Константин Викторович обернулся ко мне, улыбнулся и ответил:

— Твоему отцу мои услуги точно не понадобятся.

Странно, но эти слова меня успокоили. И Воронцов-старший вдруг предстал в совершенно ином свете, стоило ему только единожды улыбнуться. Раньше он представлялся мне грозным адвокатом с какими-то своими невероятно строгими правилами и принципами, строгим отцом и человеком из тех, без знакомства и общения с которыми жить проще, спокойнее и совесть не мучит. И, признаться, я его отчего-то боялась еще с нашей первой встречи, если можно назвать таковой его разговор с папой в моем присутствии.