По прозвищу Святой. Книга первая
Шрифт:
— Я уже не знаю, что думать, — ответил Йегер. — Но взгляните на это, — он вытащил из наружного кармана сложенную вчетверо листовку, расправил, положил на стол. — Ничего не удивляет?
Оберст взял в руки листовку, отодвинул от себя, чтобы было лучше видно (у него уже развивалась возрастная дальнозоркость). Прочитал вслух:
— Внимание! 24 и 25 августа 1941 года была ликвидирована банда ОУНовца Тараса Гайдука во главе с ним самим. Так будет с каждым предателем Родины и убийцей. Смерть мельниковцам, бандеровцам и немецким оккупантам! Да здравствует советская власть! От имени и по поручению руководства отряда
— И что? — спросил. — Обычная пропаганда. Правда, не очень понятно, где они это напечатали. Подпольная типография?
— Как это напечатано, вот что важно, — сказал Йегер. — Хотя и где — тоже. Вы посмотрите на качество бумаги, печати, на фото. Наши эксперты говорят, что не во всякой берлинской типографии возможно такое качество.
— Качество, да, — повторил оберст и бросил листовку на стол. — Ну, в этом я не специалист. Зато я совершенно точно знаю, что любого человека, каким бы сильным, быстрым и ловким он ни был, можно убить. Пуля догонит любого, от неё не увернёшься.
— Я бы поспорил, — сказал Йегер. — Но не стану. Скажу одно. Нам нужен надёжный чёткий умный план. И это план, кажется, у меня есть.
— Так поделитесь, — сказал командир полка.
— Пока не могу. Помните, что я говорил об осведомлённости нашего противника?
— Нас здесь только трое, — сказал оберст. — Уж не думаете ли вы, что кто-то из нас…
— Я ничего не думаю, — ответил Йегер. — Я лишь точно знаю, что с этой минуты начинаю действовать иначе. Вы узнаете о моём плане, герр оберст. Обещаю. Но не сегодня. А сейчас разрешите вас покинуть. Срочные дела.
Он поднялся, щёлкнул каблуками, наклонил голову и, повернувшись, вышел из кабинета.
Когда Максим подошёл к болоту, уже давно рассвело. Дождь кончился, но небо по-прежнему было затянуто низкими облаками, и с северо-запада задувал холодный ветер, срывая с деревьев первые пожелтевшие листья.
Он покинул отряд ночью, на привале возле охотничьей заимки, передав командование Петру — сорокалетнему хромому шофёру из Лугин. Хромота не мешала последнему выдерживать многокилометровыемарши по лесам (а если и мешала, то он не жаловался), а военный опыт, приобретённый в Гражданскую, и личные качества за короткое время снискали ему уважение среди партизан. К его мнению прислушивались. Но самое главное, Максим ему доверял. В этом человеке не было примитивной хитрости, свойственной, как уже успел заметить Максим, многим жителям Украины. Хитрости, которую можно было исчерпывающе описать двумя русскими выражениями: «ни нашим, ни вашим» и «моя хата с краю».
— А ты куда? — спросил Петро.
— Нужно отлучиться, кое-что доделать. Я вас догоню. Или приду уже в лагерь.
Петро только головой покачал, давая понять, что он, конечно, возражать не может, но всё это ему сильно не нравится.
— Обещай, что вернёшься, — сказала Людмила. — Обещай, слышишь?
— Эй, ты чего? — улыбнулся Максим. — Я всегда возвращаюсь, ты же знаешь.
— Знаю, — ответила девушка. — Но сейчас мне особенно тревожно.
— Это всё осень виновата, — ответил Максим. — Осенью у людей тревожность повышается. Доказано наукой.
— Да ну
тебя.— Правда. Спроси у любого врача-психиатра.
— Николай Свят! Я тебя сейчас стукну! Больно.
— Ухожу, ухожу, — он быстро поцеловал Людмилу и, подхватив автомат, скрылся в лесу.
Лёгкий аварийный скафандр, который Максим приспособил для входа-выхода в корабль, был надёжно спрятан в лесной чаще, среди бурелома, в сотне метров от болота. Там Максим оборудовал самый настоящий схрон, в котором, как он сам себе говорил, можно было спрятать слона. Ну, слона не слона, а лося точно. Ещё и место останется.
Под схрон он приспособил три пустых водяных бака объёмом на триста литров каждый. Демонтировать их и вытащить из корабля было непростой задачей, но он справился. Особо прочная пластмасса не боялась ни высоких температур, ни мороза, и могла пролежать в земле сотню лет без структурных нарушений.
Но самое главное, люди уже изобрели пластмассу, и баки не вызвали бы особой сенсации, найди их кто-нибудь случайно. Вот то, что там уже лежало, и что он собирался туда ещё спрятать — другое дело…
Оттащить в сторону замшелые лесины, чтобы можно было пройти в центр бурелома.
Расчистить землю.
Отвинтить пластмассовую крышку.
Достать скафандр и лодку.
Положить в схрон автомат, пистолет и патроны.
Закрутить крышку, засыпать все землей и ветками, сдвинуть на место лесины.
Всё. Не быстро, зато надёжно.
Через десять минут он был уже в шлюзе. Насосы откачали воду. Мысленным приказом Максим отключил чип-имплант, чтобы не возникало путаницы, и перешагнул комингс люка.
— Ну, здравствуй, «Пионер Валя Котик»!
— Здравствуй, Максим, — поздоровался КИР. — Как твои дела?
— Даже не знаю, что ответить, — сказал Максим. — Давай так. Сначала сон — устал я, ночь выдалась трудной. Потом горячий душ и еда, а потом уже будем думать. И запусти дронов-разведчиков. Пусть следят за дорогой из Лугин и вообще следят. Если появится немецкая военная колонна от роты и больше, идущая в нашу сторону, поднимай меня немедленно.
— Будет сделано.
Максим разделся, повалился на кровать и мгновенно заснул.
Спал без сновидений и проснулся, когда часы показывали два часа дня. Поднялся, принял душ, побрился и поел.
— КИР, — позвал.
— Я здесь, — раздался голос из динамиков.
— Доложи о техническом состоянии корабля.
— Готовность — сорок процентов. Всё идёт по плану.
— Скажи, ты по-прежнему уверен, что критический перегрев реактора возможен в любой момент?
— Да.
— А взрыв?
— Вы хотите превратить реактор в кварковую бомбу?
— Допустим.
— Это будет сложнее.
— Но можно?
— Не сию секунду. Перегрев — да, хоть сейчас. Как я уже говорил, десяти тысячи градусов по Цельсию достаточно, чтобы биопластик испарился, углерит распался, металлы сплавились. Корабль превратится в бессмысленный оплавленный кусок непонятно чего. Ну, вы поняли.
— Понял. А при взрыве?
— Взрыв кваркового реактора нашего типа эквивалентен взрыву ядерной бомбы в десять килотонн. Это не много, учитывая что мощность бомбы «Малыш», которую американцы сбросили на Хиросиму, равнялась пятнадцати килотоннам, а «Толстяк», которая уничтожила Нагасаки, имела двадцать одну килотонну.