По прозвищу Святой. Книга вторая

Немцы, сначала оторопели от такой наглости, а потом кинулись на Максима, словно стая дворовых собак на одинокого кота.

И плохо бы ему пришлось, если бы товарищи, видя такое дело, не разорвали круг и снова не кинулись в драку.

Одиннадцать против двадцати.

Свалился в штопор и пошёл к земле «мессер».

Одиннадцать против девятнадцати.

Загорелся прямо в воздухе и резко пошёл на снижение ещё один. Лётчик выпрыгнул, но парашют не раскрылся.

Земля тебе стекловатой, как говаривали у нас в двадцать первом веке. Интересно, стекловату изобрели уже? Можно спросить у КИРа, но сейчас не до этого.

Одиннадцать против восемнадцати.

Ручку от себя, набрать скорость на снижении и снова вверх. Вон тот, желтопузый, с номером «2» на борту и шестью вертикальными чёрными вытянутыми прямоугольниками на хвосте и маленькими звёздочками над ними меня интересует особенно. Это значит шесть сбитых у него. Опасный, гад. Опытный. Ну, давай, поиграем…

Завалить «двойку» Максиму не удалось. Немец, вовремя заметив атаку, нырнул в сторону, а затем, набирая скорость, и вовсе вышел из боя. За ним тут же потянулись и остальные. Видимо, преимущество в семь самолётов перестало казаться им решающим.

Острожные, сволочи.

Покачивая крыльями, оставшиеся «ишачки» развернулись к Днепру. Правильно, пора домой, горючее на исходе.

Так, а это что?

Один «ишачок» задымил, накренился и пошёл на снижение. Было видно, что за Днепр, на нашу сторону, он не дотянет.

Максим присмотрелся. Опа. Да это же его командир, Сергей Тимаков. Что ж вы так неудачно, товарищ капитан…

Лётчик не выпрыгнул. Но и самолёт не сорвался в штопор и не рухнул. Уже недалеко от Днепра, над лугом, снизился, выпустил шасси, выровнялся у самой земли и сел. Пробежал сотню метров, подпрыгивая, потом правое шасси подломилось, самолёт накренился, его закрутило, правая плоскость прочертила в земле борозду и, наконец, машина замерла.

Максим качнул крыльями, показывая товарищам, что отстанет и сделал круг над местом посадки. Он уже вышел из сверхрежима, но видел в открытой кабине запрокинутое лицо лётчика. Вот он поднял правую руку и сдвинул лётные очки на лоб.

Жив!

Мотор сбитого «ишачка» продолжал дымить, и Максим даже видел язычки пламени, которые вырывались из-под капота.

«Машина пламенем объята, вот-вот рванёт боекомплект, — пришли на ум строчки из старой песни.– А жить так хочется, ребята, и вылезать уж мочи нет». Песня, правда, про танкистов, но разницы в данном случае нет. Машину вот-вот охватит пламя, а товарищ капитан что-то вылезать не торопится. И вообще плохо шевелится. Ранен?

А вот и немцы, здасьте-пожалуйста.

Уцелевший после атаки на колонну полугусеничный бронетранспортёр «Ганомаг», уже хорошо знакомый Максиму, съехал с обочины и теперь направляется по бездорожью к сбитому «ишачку».

Понятно, с какой целью.

А у него, Максима, и боекомплект уже на нуле. Какая досада, как говаривала домоправительница фрекен Бок из древнего советского мультика про Карлсона. Ну, господи помоги. Сам погибай, а товарища выручай.

Максим перекрестился и пошёл на посадку.

Он посадил самолёт метрах в десяти от «ишачка» капитана. Не таким уж неровным оказался луг. Просто капитану Тимакову не повезло. А Максиму везло. Пока.

Однако надо торопиться. Немцы на своём бронетранспортёре уже близко и бить их нечем. Не из штатного ТТ же стрелять по «Ганомагу». И сил на сверхрежим тоже уже не осталось…

Максим прикрыл дроссельную заслонку, оставляя двигатель работать на холостом ходу, освободился от ремней, выбрался из кабины на крыло, спрыгнул на землю и побежал к самолёту командира.

Вскочил на крыло.

— Товарищ капитан, живы?

— Брось ты… просто Серёга, Серый, — негромко произнёс командир. По бледному лицу из-под лётного шлема скатывались на лоб капли пота.

— Тогда я — Коля, — сказал Максим. — Или Святой. Так меня звали в партизанском отряде.

— Ишь ты… Я ранен, Святой. Не могу выбраться. На, вот. Возьми и улетай, — он протянул партбилет и удостоверение. — Сохрани. Для жены. Она в Ростове у меня. Который на Дону.

— Сам передашь. Куда ранен?

— Ноги…

Максим отстегнул привязные ремни, перерезал ножом лямки парашюта.

— Потерпи, Серёга, сейчас будет больно.

— Брось меня… немцы… оба погибнем…

— Заткнись на хрен.

Капитан Сергей Тимаков был невысок, худощавого телосложения. Максим легко вытащил его из кабины, на руках отнёс к своему самолёту, положил на крыло. Залез сам, огляделся из-под руки.

Вон они, немцы. Около километра. Чуть больше. Но и скорость у «Ганомага» небольшая — по русскому бездорожью особо не разгонишься.

Он быстро осмотрел ноги командира. Обе правые голени перебиты. Крови много, но терпимо. Главное, важные артерии не задеты. Это хорошо. Потому что возиться с ранами времени нет — немцы уже близко. Если они подберутся ещё ближе и откроют огонь из пулемёта…

Максим поднял лётчика.

Капитан скрипнул зубами, сквозь губы вырвался стон.

— Терпи, казак, атаманом станешь, — сказал Максим. — Вот так — ноги за бронеспинку, а голову на колени мне положишь. Всё понял? Смотри только зажигание мне случайно не выключи.

— Не учи учёного, салага…

— Салаги — это у моряков. Но, если тебе так легче, пусть будет салага.

Максим запрыгнул в самолёт.

Тимаков положил голову ему на колени, ухватился правой рукой за спинку кресла.

— Готов?! — громко спросил Максим. — Держись.

Заговорил немецкий пулемёт с бронетранспортёра.

Врёшь, не достанешь.

Максим открыл дроссельную заслонку и дал газ.

Двигатель взревел.

Погнали!

Разгон был долгим. Луг — это не взлётная полоса, пусть и грунтовая. Луг — это трава, кочки и неровности.

Хорошо, что сентябрь, подумал Максим. Где-нибудь в мае, когда трава буйно в рост идёт, и вовсе бы дохлый номер. А тут за лето, пока война в эти края не добралась, коровы и лошади траву подъели на выпасе. А может, и косили траву, кто знает. Теперь, главное, чтобы яма серьёзная не попалась…

Не попалась. Самолёт трясся, раскачивался, но набирал скорость. Шасси держалось. Наконец, истребитель подпрыгнул, последний раз ударился колёсами о землю, оторвался от неё и пополз вверх.

Так, с неубранными шасси, на высоте в сотню метров, и почапали домой.