По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России
Шрифт:
Путешествовавший недавно по Обонежью И. Ф. Тюменев рассказывает, что на обратном пути от Повенца к Петрозаводску он имел случай познакомиться с известным здесь певцом былин, Иваном Аникиевичем Касьяновым, с которым провел около двух суток. Иван Аникиевич обладает замечательной памятью, благодаря которой владеет почти неистощимым запасом былин, старинных песен, местных легенд, преданий, разного рода стихотворных «сказок» частью нравоучительного, частью юмористического содержания. В качестве любознательного человека, он отыскал в корельском языке объяснение непонятных для русского названий деревень и селений и объяснил нам имена местностей, которые мы проезжали. Так, например, имя лежащей на севере Толвуи, по его словам, происходит от корельского: Тольви — зима, а название Киж, находящихся южнее, от Кези — лето. Кузаранда должна бы была называться по-русски Еловым бором, так как происходит от корельских слов: куза — ель и ранда — бор. От него же узнали мы интересную подробность о корелах, с незапамятных времен составляющих коренное
Много любопытного передал Иван Аникиевич путешественнику и, между прочим, легенду об одной достопримечательности, находящейся на восточном берегу озера, неподалеку от уездного города Пудожа. Город этот, как известно, лежит на реке Водле, которая за несколько верст до впадения в озеро принимает имя своего притока Шалы, и рыбачья деревенька, раскинутая при её впадении, называется уже Шальским устьем. Почти рядом с этим устьем далеко выдвигается в озеро поросший густым лесом мыс, носящий название «Бесова носа». Мыс круто спускается к воде и заканчивается плоской, гладкой лудой, впереди которой, как бы оторванная от неё, торчит из воды большая гранитная глыба. Народ рассказывает, что на этом мысе в незапамятные времена жил бес, а на другом, ближайшем к нему, — бесиха.
Соборы в Повенце. Собор времени Бориса Годунова. Новый собор
Однажды бес захотел повытянуть свои владения подальше в озеро. Он свил крепкую веревку и стал тянуть оконечность мыса в воду; но, как он ни старался, ничего поделать не мог, а оторвал только гранитную глыбу, которая и упала в озеро саженях в 30 от носа. Как бы в подтверждение существования здесь беса, наверху полуостровка находится деревня — Бесовец. Все эти названия и вышеприведенное предание основаны, по всей вероятности, на том обстоятельстве, что на луде, составляющей крайнюю оконечность мыса, сохранились какие-то изображения, начертанные неизвестно чьими руками и неизвестно в какое время; жители принимают эти фигуры за бесов.
Г-н Тюменев, побывавший на луде, зачертил вырубленные на ней изображения. Среди них обращают на себя внимание две человеческие фигуры, затем встречаются изображения животных, по-видимому, пушных, и птиц, похожих на лебедей; есть и небольшая рыбка, сделанная очень отчетливо, но, по всей вероятности, принадлежащая более позднему времени. Грубее всего изображены люди. На самой большой человеческой фигуре, с подогнутыми ногами и растопыренными руками, очевидно принимаемой за главного беса, каким то благочестивым человеком вырублено изображение креста, как бы приковывающее беса к луде и не дающее ему возможности делать лихо на озере.
есов нос и находящиеся на нем древние изображения
По поводу этих таинственных изображений г. Барсов, в своем реферате об олонецких древностях, замечает: «Полагают, что в этих очертаниях изображен финский легендарный герой Вяйнямёйнен, управляющий водами и сушей и разделяющий власть со своей супругой. Но, принимая в соображение низкий уровень нравственного развития живших здесь финских племен, г. Тюменев считает трудным допустить, чтобы эти изображения, отличающие более или менее развитую мифологию, принадлежали этим аборигенам; начертание таких образов, как, например, циркуля, пилы и чего-то в роде зеркала, находящихся здесь, скорее должно быть приписано более развитому новгородскому племени, лишь только в более отдаленный период». Как бы то ни было, эти изображения принадлежать к числу весьма немногочисленных остатков подобного рода, сохранившихся в нашем отечестве, и заслуживали бы более обстоятельного и подробного исследования.
Певец былин Иван Аникиевич Касьянов
ПУТЕШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ (1888 г.).
Очерк пути.
Шестое путешествие, если взглянуть на карту и не считать начала пути от Петербурга до Ковны и его конца от Москвы до Петербурга, совершилось на протяжении более чем 3.000 верст железнодорожного пути и окаймило тот территориальный клин Империи, который, начинаясь широкой стороной своей в Царстве Польском, по его внешней окраине, упирается острием в Москву.
Этот клин русской земли вдоль и поперек, в течение веков, орошался нашей и вражеской кровью, взрыт бессчетными боями и упокоивает последним сном несметное число воинов русских, поляков, литовцев, татар, рыцарей немецких, разношерстных представителей армии Наполеона, с её двунадесятью языками, казаков всяких наименований и, наконец, разных воровских и изменнических людей, лиходеев, своих и чужих, времени междуцарствия,
главные гнезда которых были свиты в Калуге и Туле.Этот земельный клин составляет до сих пор, по составу населения и вероисповеданиям, предмет трудной и упорной заботы правительства в видах окончательного объединения его с Империей. Здесь во многих местах совершается то, что говорилось покойным Батюшковым о Холмско-Подляшской Руси в изданной им книге «Холмская Русь»; нельзя скрывать того обстоятельства, что болезненные явления не прекратились и что приходится принимать меры, которые, несомненно, должны парализовать римско-католическую пропаганду. Гранича с севера вплотную с балтийскими губерниями, вызывающими целый ряд необходимых преобразовательных мероприятий, сливаясь на юге с холмскими и червенскими городами, земельный клин этот вмещает в себе почти все то пространство, на котором разрешаются, или, лучше сказать, имеют быть разрешены вопросы: польский, западного края и слитый с ними воедино вопрос еврейский. Важность этих вопросов явствует сама собой.
Вот полный перечень местностей, предстоявших посещению: Ковна, Юрбург, Гродна, Осовец, Варшава, Новогеоргиевск, Ивангород, Брест-Литовск, Полесье, Несвеж, Минск, Смоленск, Калуга, Тула, Троице-Сергиева Лавра. С быстротой необычайной менялись одни за другими впечатления самые разнообразные и противоположные.
Ранее других была посещена Ковна; укрепления существовали здесь еще в XIV веке, так как место это, расположенное при слиянии двух судоходных рек, Немана и Вилии, давно должно было служить важным стратегическим пунктом; развалины древнего замка видны и до сегодня над Вилией; это вторая по времени крепость, построенная балтийскими рыцарями в 1383 году, после разрушения ими первой в 1362 году. О рыцарях нет здесь больше и помину, но зато православных в губернии на 1.400.000 душ (из них 1 мил. крестьян и 270.000 евреев) всего только 4%. В известном описании последнего польского восстания, составленном Ратчем, говорится, что, несмотря на деятельность графа Муравьева, последние шайки держались именно в Ковенской губернии, с её сетью костелов.
Гродна упоминается в летописи впервые в 1120 году, когда правнук Ярослава Всеволод был князем гродненским, сыновья которого Борис и Глеб оставили здесь по себе память в осыпающихся развалинах древнего храма «на Коложе». Гродна в XII веке была крайним западным пределом Русской земли в этих местах. Местный житель белорус или малорос решительно недоумевает, замечает Коялович, когда этот город называют не Городня, а Гродно; непостижимо также, почему русские люди в разговоре не склоняют этого имени: надо бы говорить Гродна и Вильна. С XIV века, испытав разных властителей, Гродна остается в Литовском великом княжестве; в XV и XVI веках город процветает: тут жили и короли польские, и князья литовские — Казимир IV (у. 1492), Стефан Баторий (у. 1586). Казимир IV спасался сюда от моровой язвы и даровал городу магдебургское право, то есть неподсудность королевским чиновникам; причем «войт» назначался королем, правил суд заодно с «ратманами», выбранными городом, и мог произносить даже смертные приговоры. Замечательно, что если верить новейшим местным официальным данным, то в Гродне и теперь процент смертности, а именно — два, наименьший во всей России. Когда в августе 1831 года состоялись революционные выборы от занеманских польских частей, то депутатом от Гродны был выбран известный впоследствии маркиз Велепольский, но уже 9 сентября пала сама Варшава, и Велепольский эмигрировал, с тем, чтобы появиться опять во время повстания 1863 года, но несколько в другой роли. В повстании 1862-1863 годов гродненский предводитель дворянства граф Скаржинский, начиная с первого съезда помещиков, руководил мятежным делом и думал сам образовать гродненскую шайку, но был своевременно арестован. известный его мемуар объяснял нам, что единственное средство сохранить для России северо-западный край, — это дать ему польское самоуправление. Мысль не умирающая и сегодня и, к сожалению, близкая и некоторым из местных русских деятелей.
Наиболее долгая остановка, а именно три дня, предстояла в Варшаве. Варшава, как говорят, подобно Гродне, всегда отличалась здоровым климатом, что не помешало, однако, Петру Великому, прибывшему сюда 11 июля 1706 года, заболеть здесь жестокой лихорадкой, о которой писал он Кикину, что «в самый Ильин день футов на пять был от смерти, такая жестокая была фибра».
Когда-то, восемь веков назад, Конрад, князь Мазовин, охотясь на берегу Вислы, пленился местом и построил замок; так, по преданию, зародилась Варшава. Только в самом конце XVI века Сигизмунд III, король польский, перенес сюда столицу из Кракова; говорят, что набожность варшавян была одной из причин, подвигнувших этого благочестивейшего из королей переселиться в Варшаву.
Не дальше, как девяносто лет назад, Варшава являлась столицей шляхты, воплощением её изумительных правовых порядков, сгубивших, в конце концов, Польшу и самую шляхту столицы; правовые порядки эти выразились в так называвшихся «юридиках», уничтоженных законом 1791 года, т. е. только пред самым разделом Польши. «Юридики», число которых возросло в Варшаве до многих десятков и которые довели горожан до убожества, были шляхетские собственности или, так сказать, отдельные города в городе, в которых право суда и сбор податей зависели не от городского управления, а от собственников «юридик». Исполосованная вдоль и поперек «юридиками», Варшава представляла из себя действительную столицу шляхетства, воплощение всей Польши в миниатюре.