По следам легенды

– В машину коммуниста!

На допросах с пытками и жестокими побоями он ничего не сказал. Ему предложили подписать "обращение" к населению края: мол, прекращайте сопротивление, усердно трудитесь во имя победы великого фюрера... Олекса только рассмеялся в ответ: "Такой ценой ни свобода, ни даже жизнь не покупаются!"

Тогда его повезли по селам и городкам края, показывали на площадях закованного в кандалы, со свежими багровыми шрамами на лице:

– Ваш "товарищ Олекса" в наших руках!

Ясно, чего добивались палачи - сломить волю к сопротивлению у населения, представить "доказательство" того, что якобы партийное подполье разгромлено, о чем они неустанно трубили во всех своих газетенках.

Однажды во время таких мучительных "смотрин" Олекса поднял над головой руки в кандалах, тяжело проговорил:

– Люди, меня они заковали, но ваши руки пока не в железе... Возьмите же в них винтовки!

Его жестоко избили, и прошло немало дней, прежде чем он смог подняться на ноги. Потом его привезли в тюрьму, куда оккупанты упрятали наиболее мужественных участников Сопротивления. Из окна одиночной камеры Олекса видел тюремный двор, на котором охрана выстроила заключенных.. Они стояли ровной шеренгой, некоторые, как и Олекса, в кандалах. Узники все были избиты, обессиленных поддерживали товарищи, многие были перевязаны грязными тряпками - бинты требовались солдатам фюрера.

Вдоль строя прохаживались охранники с овчарками, и только кованый грохот сапог нарушал тишину.

Олексу вывели из камеры и поставили перед строем. И он узнал сразу же многих в этой печальной шеренге, это были его товарищи по партийной работе, вожаки сельских партийных ячеек. Некоторым из них он когда-то давал рекомендации в партию. И они тоже узнали его...

– Марш перед строем!
– скомандовал офицер. Рядом с ним вертелся переводчик из националистов.

Позвякивая кандалами, Олекса пошел по брусчатке.

– Товарищ Олекса, - одними губами шепнул один узник другому.

– Товарищ Олекса...
– тихо пронеслось по рядам.

Олекса дошел уже до середины плаца, и здесь его остановили - лицом к лицу с узниками.

– Кто знает этого человека?
– спросил громко офицер.
– Опознавший опасного преступника получит двойной рацион!

Переводчик хотел перевести эти слова, но Олекса жестом остановил его:

– Этот господин спрашивает, кто из вас знает меня?
– Он перевел вопрос, сделал паузу, продолжил: - За это обещают двойную пайку...

Узники молчали.

– Еще раз спрашиваю: кто знает этого человека?

Переводчик на этот раз торопливо сыпал словами - он заметил гневный взгляд офицера, когда прошлый раз замешкался. И, выслуживаясь, выкрикивал уже по собственной инициативе:

– Вы же все знаете его!
– Националист подбежал к одному из узников:

– Может, и тебе он неизвестен?
– Он ткнул пальцем в грудь его соседа: - И ты его первый раз видишь, да? Будто и не заседали на одних и тех же коммунистических сборищах?

– Спасибо вам, товарищи!
– поблагодарил Олекса.
– Эти, - он указал на своих палачей, - знают, кто я. Поэтому советую: кто очень ослаб опознайте меня, может, пайка хлеба спасет от смерти...

– Увести!
– яростно завопил офицер.

– Всех лишить воды и пищи на двое суток.

– Держитесь, братцы!
– проговорил Олекса и медленно пошагал к кованым дверям тюрьмы.

Он прошел тяжкую дорогу свою до конца.

Судили его хортисты в Будапеште...

"...Военный суд присудил меня к смерти. Эти строки

пишу за несколько минут перед смертью".

– Вам сообщили приговор? Предупредили, что он окончательный и обжалованию не подлежит?

– Сказали...

– Вы имеете право на последнее желание, - цедил полковник, председатель военного суда.
– Просите... Разумеется, кроме жизни. Впрочем...

– Нет!
– резко прервал его Олекса.
– Я не буду ни просить, ни тем более вымаливать помилование, слишком грязную цену мне предлагали уже не раз за возможность жить дальше.

– Так что же вы хотите?
– со скрытым интересом спросил полковник.

– Прикажите дать бумагу и карандаш - хочу написать родным, попрощаться с ними.

– В письмах вы не имеете права сообщать о ходе суда и обвинениях против вас.

– А разве состоялся суд?
– с иронией спросил Олекса.

– Не будем об этом, - побагровел полковник.
– Разумеется, вы можете сообщить, что казнены...

– Благодарю вас. Это случится завтра? Не беспокойтесь, особой тайны вы не разгласите...

– Утром... Что еще?

– Хотел бы попрощаться с Золтаном Шенгерцом, - сказал Олекса.

– Вас судили венгры, и последний человек, с которым вы хотите увидеться в этой жизни, тоже венгр?
– удивился полковник.

– Меня судили не венгры, а фашисты, - резко бросил Олекса.
– А венгры... Венгры не забудут мое имя. Я умираю и за их счастье...

– Откуда вы знаете, что секретарь ЦК Венгерской Компартии Золтан Шенгерц тоже находится здесь, в "Маргит-Керут"?

– Не будем задавать друг другу, господин полковник, скажем так, нескромные вопросы...

Полковник позвонил в колокольчик...

– Увести!
– приказал конвоирам.

Свидание Олексе он разрешил...

Одновременно распахнулись две противоположные двери, и в камеру вошли Олекса и Золтан, шагнули, загремев кандалами, навстречу друг другу.

Обняться они не смогли, их разделяла решетка.

– Благодарю тебя, товарищ Олекса, за возможность попрощаться. Не держи зла на землю, на которой примешь смерть.

– На этой земле мы боролись вместе, плечом к плечу, товарищ Шенгерц, - ответил Олекса.
– И оба любим ее одной любовью...

Наступал рассвет. Последний рассвет в жизни товарища Олексы, 3 октября 1942 года.

Было 8 часов утра, но лучи солнца еще не пробились на широкий квадрат внутреннего двора будапештской тюрьмы "Маргит-Керут". Тихо и пустынно пока еще было, лишь у виселицы на помосте озабоченно суетились палачи: прикидывали, правильно ли, точно под петлей, стоит табурет...

Потом вышел военный оркестр. Его вел молоденький офицер в очках, по внешнему виду - из штатских, недавнего призыва.