По ту сторону отражения

– Может быть, мы увидим кого-нибудь из них?

– И попросим автограф?

– Ой, я так волнуюсь…

Волнуйтесь, волнуйтесь, девочки, не нужны вы им, малолетние глупые фанатки! Ведь они считают вас именно такими. Для таких, как ваш драгоценный Кей, или Келла, или Арин, или Рэн, девушки – куколки Барби с гнущимися руками и ногами, не имеющие права на свое мнение. Вы нужны им только для развлечения.

Я смерила визжащих девушек то ли высокомерным, то ли сочувствующим взглядом и беззвучно рассмеялась.

– Видали, какой у нее взгляд? – донеслось до меня полуиспуганное-полувосторженное.

– Наркоша!

– Точно.

Я тяжело вздохнула и направилась к автобусной остановке.

Домой я пришла не сразу. Я решила, что прежде, чем появлюсь там, мне нужно успокоиться и прийти в себя, потому что мне совсем не хочется чтобы мои родственники заметили мое паршивое состояние и стали меня расспрашивать, а то вдруг бы я сорвалась и накричала или, что еще хуже, я бы заплакала от переполнявших меня эмоций.

Отчаяние, мной владело отчаяние, и я поняла, что это противное чувство нужно выжечь. Но я никак не могла это сделать.

Приехав в свой район, я почти бесцельно ходила-бродила несколько часов, и отчего-то ноги несли меня именно туда, где мы гуляли с подонком Антоном. Это, наверное, что-то психологическое, но для меня, кажется, все еще существуют Антон и Кей – два брата-близнеца. Хороший и плохой. Поддерживающий в трудную минуту и доводящий до белого каления. Целующий и признающийся в любви.

От переизбытка эмоций я закрыла лицо руками. Ну нет – не буду я плакать. Я – сильная.

И я повторяла это слово, как мантру. Потому что плакать как раз и хотелось.

Все вокруг назло мне напоминало мне о любимом человеке, которого я сейчас ненавидела. Воистину, эти два чувства друг от друга отделяет лишь один шаг. И этот шаг очень легко сделать.

Тот парень так похож со спины на Кейтона – фигура один в один. А у того, в пиджаке, – такие же серые глаза. Терпеть не могу блондинов, глаза этого цвета и всех, носящих имя Антон.

Рядом, из проехавшей мимо машины, играет музыка «На краю», и от голоса Кейтона тошнит. Теперь я ненавижу всю музыку тяжелого направления.

Вон в том подъезде мы впервые поцеловались, и, черт, мне до сих пор вспоминаются его проклятые умелые губы и серые глаза. Понятно теперь, почему Антоша так опытен в этом деле – естественно, Кей за свою жизнь перецеловал многих наивных и не очень девушек. Он умеет доставить удовольствие.

А вон там мы прятались от разгневанных жителей подъезда.

Почему они тогда не забили его насмерть?

На этой улице он рассказывал мне про радугу, а я слушала его и думала, какой он начитанный. Проклятая радуга!

Сама не зная зачем, я села в дребезжащий трамвай и вновь уехала в центр города. Я тряслась на жестком сиденье и смотрела в окно, и у меня по щекам изредка катились слезы. И вновь нахлынули воспоминания. На той улице, вон там, через дорогу, мы загадывали желания около статуи Аполлона. В скверике до сих пор полно людей: парочек, мамочек с колясками, компаний подростков, старушек-подружек. Мне кажется, что с того дня, как мы загадывали желания – подумать только, я хотела найти своего единственного и неповторимого, – ничего не изменилось. Даже кажется, будто бы все те же люди гуляют по парку, и у них все те же проблемы, такие простые и обыденные, в отличие от моих.

А вон на том автобусе, что мчится по дороге навстречу, можно приехать в зоопарк, в котором у нас было двойное свидание. И до кинотеатра скоро уже рукой будет подать, вон он уже виднеется, а там и до кафе недалеко, где мне так повезло – мы оказались тысячными клиентами.

А везение ли это? Антону ничего не стоило… помочь Колесу Фортуны появиться из ниоткуда! Неужели и тогда он меня обвел вокруг пальца?

Почему он это сделал? Кто я для него? Кем я была для него тогда? За что он со мной так? И действительно ли что-то чувствует ко мне?

Чувствовал бы что-то – не мучил бы тебя, как котенка.

И я вновь пыталась стереть из памяти образ Кейтона, проклиная это имя.

– Девушка, вы выходите? Конечная, – вежливо обратилась ко мне контролер.

Пришлось пересаживаться на другой трамвай, чтобы доехать до дома. Когда до моей остановки оставалось не более пяти минут, неожиданно на сотовый позволил не кто иной, как мой научный руководитель.

– Катя, добрый вечер, – радостно проговорил он. – Как настроение?

– Да нормально, – тихо отвечала я, уже не удивляясь его звонку.

– А у вас отличная курсовая, Екатерина, – поведал мне преподаватель, – отличная работа – и лишь парочка мелких помарок. Пятерка.

И что, нужно позвонить мне и сказать об этом лично? В прошлом семестре мы за ним неделю бегали, как наша разведка за немецким шпионом времен Второй мировой, чтобы он сказал нам наши оценки и в зачетках расписался, а теперь и сам звонит.

– Спасибо, Евгений Борисович, – отозвалась я. – Когда к вам можно прийти с зачеткой?

– О, когда вам удобно! – услышала я в ответ. Что-то новенькое! Обычно преподаватели – занятые люди и сами назначают время встречи со своими студентами.

– Мне всегда удобно.

– Всегда? Давайте тогда завтра днем, часика в три, согласны? Если вы вдруг не сможете, вы просто позвоните мне, и мы отменим нашу встречу.

От подобной вежливости я чуть не закашлялась. Что с преподом?

– А еще, Катя, у меня для вас есть хорошая новость! – веселым тоном массовика-затейника произнес Евгений Борисович. – У вас «автоматы» по двум оставшимся экзаменам.

– Чего? – хрипло выдохнула я. Какие, к дядя Феде, автоматы? Что, протекция Антона до сих пор работает?

У-у-у, что, откажешься от халявы, дорогуша? Только из-за принципов?

Нет уж, не откажусь! Кейтон столько всего задолжал мне, его личной игрушке, что автоматы по оставшимся двум экзаменам не покроют и десяти процентов моей моральной компенсации!

– У вас «автоматы», Катя. Пятерки, естественно. Знаю, что это несколько странно, что ваш научный руководитель, то есть я, сообщает вам об этом, просто, – молодой преподаватель несколько замялся, – просто я подумал, что вам будет необходимо это знать – вдруг вы учить начнете, когда как вам уже ничего учить вообще не надо будет.