По волчьему следу
Шрифт:
Жандармы прибыли.
Двое.
Старик, седой как лунь, с дрожащими руками и упрямым выражением лица. И толстяк, который кое-как влез в мундир и теперь явно чувствовал себя неловко. Вот же… и оба, оставленные у входа стеречь участок, переглядывались, перешептывались, но внутрь не лезли.
А при виде меня замолчали.
Обменялись выразительными взглядами, старик и сплюнул.
Дурачье.
Я поглядела на небо. Светает все-таки… и хорошо. Через полчаса и грузовик с военными прибыл, сопровождаемый Новинским.
Дальше просто.
Привычно.
Обыкновенно.
Оцепление выставить.
Сделать снимки.
Продиктовать… благо, солдатик имелся, который писал, торопливо, стараясь не слишком смотреть по сторонам.
Выйти.
И…
Бекшеева дождаться стоит.
– Внутрь – никого не пускать. Придет секретарь, скажете, что сегодня у нее выходной.
– Тело?
– Пусть пока останется.
Тел будет два.
Точнее одно тело и одна голова, которую должны бы привезти.
– А вы?
– А мы… - я потрепала Девочку по загривку. – Попробуем пройти по следу.
Надо было бы, может, сразу, да… чувствую, далеко не проберемся. От волчьей травы и у меня в носу свербит, Девочка и вовсе расчихалась.
Но нам не трава нужна.
Я присела на корточки, заглянула в глаза своего Зверя.
– Слышишь? – спрашиваю шепотом. И знаю, что слышит. И кивает вот… теперь сосредоточиться. Разбирать… запахов много. иные резкие, неприятные, но есть и те, которые слишком уж приятны. Девочка ворчит, вздыхает, ей тоже нравится сладковатый аромат волчьей травы. Она урчит… и падает на землю, трется, набирая запах.
Дергаю за ухо.
Идем.
Если собаки от этого запаха сходят с ума, то мы с Девочкой просто идем по нему. Он подобен нити, которая выводит в переулок. И дальше. Он мешается с другими следами, но травы слишком много, и потому нить, истончившаяся, все одно остается яркой.
И мы ускоряем шаг.
Улица.
И запахи бензина, дыма да керосина.
Люди.
Их много… рынок? По предрассветному времени он почти пуст. Разве что из ближайшей телеги выгружают тяжелые туши, чтобы кинуть их на колоду. В руках мясника огромный топор взлетает и опускается, с хрустом перебивая кости да сухожилия.
Девочка ворчит.
А запах… запах все-таки стирается.
Мы еще бродим, пытаясь поймать его. Но нет, тот, кто брал траву, знает, как избавиться и от её аромата.
– Эй, - нас окликают. И я останавливаюсь, дергаю Девочку. Оборачиваюсь.
Анна?
От нее пахнет кровью, остро и резко. И руки её покрыты красно-белой пленкой. В руке – топорик. На массивной колоде – туша, с виду слишком мелкая для кабаньей.
– Доброго утра, что ли, - Анна смахивает пот.
– Д-доброго, - возвращаться в себя до сих пор больно. И щеку мелко дергает запоздалая судорога, этаким напоминанием, что не след расслабляться. – Вы… что-то рано.
– Так… свежее когда еще везти?
Она кидает куски в корзину, рядом с которой переминается с ноги на ногу массивного вида женщина. В темном платье, в платке, повязанном на голове на манер тюрбана, она с неодобрением смотрит на меня, на Анну. А та в два удара рассекает тушку.
– Так хорошо? – уточняет. – Или еще мельче?
– А Генрих где? – женщина поджимает губы, накрашенные столь ярко, что даже в предрассветной мути
они выделяются алым пятном.– Приболел.
– Замучила ты его, Анька, - она подхватывает корзину. – Совсем жизни мужику не даешь…
– Берешь или как? – Анна закидывает топор на плечо.
– Другая бы на твоем месте сумела бы мужика обиходить. Позаботилась бы. А ты только соки тянешь…
Женщина оглядывается. И я понимаю, что она хотела бы оказаться на месте Анны. Не в том смысле, что помахать топором на рассвете, но в том, чтобы позаботиться о болящем.
Окружить его вниманием.
И может быть…
Эти мысли женщина унесла с собой, как и корзину, которую взгромоздила на тележку.
– Дура, - сплюнула Анна.
– Кто это?
– Да… держит тут харчевню. Все надеется Генриха к себе переманить.
– Он же… не из наших.
– Мужиков мало. А этот и целый еще… и вежливый, - Анна вытерла топор тряпкой. – Твой зверь?
– Мой.
Девочка садится и слушает. Взгляд её направлен на телегу.
– А вы что тут делаете?
– Да заказы привезла, говорю же. Харчевни там, ресторации или кабаки рано закупаются. Артели опять же. Вон, сегодня лесорубы две бараньи туши взяли. Еще печенки там. И колбас свиных, но это по малости. С колбасами я на рынке отстою. А там опять…
Кривая усмешка.
И руки грязные вытирает о фартук, который нисколько не чище этих рук.
– А ты чего? Случилось что?
– Случилось.
– То-то Васька домой не явился, поганец… говорила, чтоб пришел, помог.
– А он домой каждый вечер возвращается?
– Когда как… я-то не требую. Договорилась, он при участке частенько остается. Там есть где, - она развернулась к телеге и поморщилась. – Генрих не вовремя прихворнул… поможешь?
Это она спросила без особой надежды. Но я кивнула. Помогу. Отчего же нет.
Туши, заботливо укрытые ветошью, пахли свежей кровью. И пусть её было немного, мясо казалось чистым, но все одно ведь пахли. Я принюхалась, пытаясь уловить тот самый аромат волчьей травы, который должен был бы прорваться, если бы…
– Вот, сюда кидай.
– А чего на месте не порубишь?
– Так… народец… я сперва рубленое возила. Так начали говорить, что, мол, хорошие куски себе забираю, плохие подсовываю, - Анна протянула мне тряпку. – Что мешаю старое с новым. Так что теперь проще. Пришел, увидел. Я порубила. Забрал.
В этом был свой смысл.
– Ты… работников искать не пробовала?
– Работников? – она усмехнулась. – Приходили тут ко мне с предложением… сперва от Матильды. Потом от Василька… в жопу таких работников, - высказалась она предельно прямо.
Вздохнула. И руку к голове вскинула, поморщившись.
– Болит? – спросила я.
– Бывает временами… пройдет сейчас. Я уже привычная.
– А к целителю?
– Ходила… сказал, отдыхать больше надо. Смешно, - она даже фыркнула, до сих пор удивляясь совету столь нелепому. – Куда отдыхать-то… а работать кому? Работники вот… Еще приходили… те, что осчастливить хотят. Не в жены, а так… и думают, что если я баба – то слабая, что они меня подомнут и хозяйничать станут. Толку от таких… одни проблемы. Я, как Генриху плохеть стало, всерьез думала ферму продать. Денег бы хватило… уехать вон куда, где…