По волчьему следу
Шрифт:
– Может, - не стал спорить Бекшеев.
Пусть дар Софьи не имеет отношения к ментальному, и воздействия не было, но была лишь память, которую вытащили в ненужный момент. Только… зачем она, эта память.
Лучше уж списать все на магов.
На магов многое списывают. Им не впервой.
– Было, - вдохнул Васька и голову потер. – Этот… он и вправду из магов… из тех, что в голове ковыряются. Я помню… маму… Генрих к ней отвел как-то. Тайком. Показал. Она сидит такая… в кресле. Камин еще… яркий-яркий. Она у самого огня. Я к ней, а она даже не повернулась. У нее живот был… огроменный.
Беременная?
Сердце
– А… скажи, пожалуйста, - Бекшеев потянулся к дару, пытаясь закрепить эту, случайно захваченную нить. – Твоя мама… как её звали?
– Ну… так-то она Калина, Калина Верховодина.
Нить окрепла.
– Погоди, но ты же…
– Ерофеев. По батюшке если. Так-то вышло, что мамка, она… ну в церковь венчаться не пошла. И стало быть, фамилию не брала мужнину. Она от веры не отреклась, хотя мы с Анькою крещеные. И Ерофеевы. А она на отцовой, стало быть, осталась.
Калина.
Верховодина.
Одна из тех, чье имя в списке было. И выходит… Васька? Вихрастый пацан, который обнял себя, сжался в комок, и говорит, говорит, тихо, выплескивая в словах тоску и боль.
– Не подумайте. Отец жениться хотел, но в канцелярии без венчания не разрешили. Ну и там еще чего-то с документами… в общем, так оно и было, как было. Анька говорит, что её еще и поэтому не любят. Что мамку тоже не любили, что она не замужем, а с отцом живет, детей понародила и позору не стыдится. И на бричке в город ездит, как титулованная.
– Богато жили?
– А то… отец, он же ж не просто так… хутор дед еще поставил. Ну, который отец отца… он скот держал и все такое. А отец, Анька сказывала, управляющего нанял. Сам же ж он с даром… по земле мог. Урожай там, чтоб был. И земля жирнела. Чтоб всякая там мошка зерно не жрала, и чтоб зерно это спело… его много куда звали-то. Анька сказывала, что раньше, еще до войны… - в его голосе теперь слышалось легкое недоверие, потому что для самого Васьки это вот «до войны» мало чем отличалось от сказочного «в тридевятом царстве, тридесятом государстве».
Бекшеев не мешал.
Его дар и тот спал. Не нужен он был.
– Он и не уехал, когда началось… говорил, что ценный специалист, что кто его тронет.
Люди самоуверенны.
И отец Васьки не стал исключением.
– А потом чего-то там… и расстреляли. Мама же осталась… и Анька… еще фриц… хорошо, что сдох.
– Хорошо, - согласился Бекшеев.
– А Генрих, он добрый… жаль, что умрет. Я Аньке говорил, что… ай, - он махнул рукой. – Разве ж она послушает…
– Может, - Бекшееву дается это непросто. – Я чем помогу? У меня матушка – целитель. Пусть уже и не практикующий, но знакомых у нее много. Найдет кого подходящего.
– Денег… у нас нет.
– Ничего. С этим тоже можно решить. Главное, разобраться, что тут происходит.
– Так… - Васька пожал плечами. – Понятно что… мертвяки за себя мстят.
– Это какие?
Васька склонил голову на бок. И улыбнулся так… с душой.
– Разные… мертвяки, они ведь разные… одни покойные, а другие все никак. Обижены. И мстят вот.
А потом, вытащив флягу, поинтересовался словно бы невзначай.
– Пить хотите?
Бекшеев сглотнул. Пить и вправду хотелось, но…
– Нет. Спасибо. Скоро
уже назад. Потерплю.– И правильно, - Васька приложился ко фляге. – Тут мало осталось.
Софья снова дернулась и села, резко так. А потом руку протянула к фляге, а другой в Бекшеева вцепилась.
– Смерть, - сказала она, флягу забирая. И Васька не стал перечить. Даже отполз на всякий случай, уставившись на Софью дурным испуганным взглядом. – Смерть рядом. Много дорог… все к ней… все-все… и на тебе след.
Она повернулась к Ваське.
– И на тебе… главное, выбрать правильно.
– Совсем дурная, - нервно хихикнул Васька. А Софья дернула Бекшеева за руку, заставляя наклониться к себе.
– Выбрать… правильно… ничего… не делай… не пытайся… туман подымется… и они сами, сами все сделают…
– Кто? – также шепотом поинтересовался Бекшеев.
– Мертвецы, - Софья допила воду или что там было. – Мертвецы знают правду.
Глава 41 Мездра
Глава 41 Мездра
«Чтобы оценить шкурку, надобно поднять её и несколько раз встряхнуть, затем, положив на ладонь, провести пальцем по меху, сперва по волосу, а затем и против него. Если на пальцах останутся волоски, то по ним и по количеству их можно будет судить о выделке. Чем больше волосков, тем хуже выделана шкурка. Да и сама ость, блеск и мягкость меха…»
«О качестве меха и шкурок пушного зверя», рекомендации, писанные для работников императорской заготовительной артели.
Одинцов ответил сразу.
И выслушал молча. Спокойно. Потом, правда, выругался этак, от души, но тут человека понять можно. Я и сама в этой душе материлась…
– Жди, - он был краток. – К вечеру пришлю.
– Чего к вечеру?
До Городни – пара часов.
– Своих людей пришлю. Что-то нет у меня веры… хотя военных дерни. Они точно не при делах. Помогут. А пока постарайтесь не вляпаться.
– Постараюсь, - сказала я, не слишком веря. – И… Туржин… готова поклясться, что нас обвинят в его смерти.
– Пускай попробуют, - в голосе Одинцова холод. – Заодно и посмотрим, кто там громче всех возмущаться станет…
Тот, кто вложился. И теперь наверняка расстроится.
Или нет.
Трубку я повесила. И потрепала Девочку по загривку.
– Разберемся, - сказала я ей. В темноте холла – а свет включать и беспокоить любезную хозяйку я не стала – поблескивали красные глаза. – Ему кажется, что он с нами играет.
И эта погань играет же.
Но смысл… какой смысл в этой игре? Показать, что он умнее? Сильнее? Более ловкий? Так, но… слишком сложно. Нет, должно быть что-то еще.
Что-то важное, что мы упускаем.
– Ладно, сейчас еще в одно место позвоним и идем, - я встала, подавив зевок. – А то ведь, чувствую, без помощи и вправду…
Трубку дежурный в части снял не сразу. Да и у Новинского, которого пришлось ждать минут десять, голос был на диво сонный и скучный. И эта сонливость передалась, опутывая меня. Спать и вправду хотелось зверски, а вот возвращаться к управлению – не особо. Девочка тоже поднялась и затрусила рядом.