По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Войско двигалось не слишком быстро: Всеволод решил больше не опережать обоз настолько, чтобы потом выяснять его местонахождение. Внезапность удара по мятежному Роману Глебовичу возлагалась на передовой отряд под началом Юряты, а полку Всеволода надлежало вступить в бой на неуставших и накормленных конях и со всей возможной торжественностью, то есть — с поднятыми знаменами и хоругвями. И припасы, и тяжелое оружие, и расшитые золотом знамена везлись на телегах.

К концу первого дня, двигаясь без остановок, не встретили никого, лишь вышли на обозначенный притоптанной травою след Юрятиного войска. Следу было не меньше суток, значит, следовало предполагать, что Юрята уже осадил Рязань или вот-вот сделает это.

Полуторатысячный конный полк, проскакавший по этим местам накануне, должен был основательно потревожить зверье в близлежащих лесах, поэтому ловлю не стали затевать — могла затянуться и оказаться неудачной, на вечернем привале ужинали собственными запасами: варили кашу, жевали вяленое мясо и грызли лук, а также пустили в дело коломенские гостинцы, предусмотрительно захваченные на княжеской поварне.

Великому князю подали солидный кусок осетрового бока, копченного с душистыми травами, предложена была и заманчиво булькнувшая небольшая корчага [32] , но Всеволод пить отказался и предостерег дружину. Спать было велено вполглаза, выставили сторожу, наказав сотским за ночь не меньше трех раз сделать смену, дабы не оказаться захваченными врасплох.

32

Корчага — здесь: глиняная бутыль.

Ночь, однако, прошла спокойно, если не считать, что великому князю даже в небольшом походном шатре стало холодно и он выходил наружу — греться у костра. Зато комар не беспокоил.

Утром Всеволод отдал приказ всем быть готовыми к немедленной битве. Дружинники надевали латы, разбирали с телег длинные тяжелые копья. Шуток и смеха, как вчера, уже не было слышно: все понимали — сегодня будет бой.

Двинулись. Великий князь распорядился выслать вперед дозорный отряд человек из пяти. У Всеволода не осталось и капли вчерашнего благодушия, это чувствовал и воевода, напустивший на себя нарочно суровый вид, и Глебовичи, также выглядевшие сосредоточенными. Все же им предстояла битва с родным братом, неотвратимость которой они, может быть, только сейчас по-настоящему осознали, и кто знает, что творилось в их душах? Не испытывали ли они сожаления по поводу своей поспешной жалобы великому князю? Пожалуй, только князь Владимир по молодости не мог еще о будущем размышлять так, как его старшие и более опытные в жизни братья Игорь и Ярополк. Князья, встав под руку владимирского князя, могли оказаться между молотом и наковальней, то есть между Всеволодом и Святославом. Неизвестно, как еще сложится их судьба, — получив уделы из рук великого князя, не будут ли они в дальнейшем обречены до конца дней жить не по собственной воле, а лишь прислуживать в междоусобной борьбе великим властителям Руси?

Немой ни на шаг не отставал от Всеволода — держался слева и чуть сзади. Великий князь, с юных лет своих привыкший видеть на этом месте Юряту, к своему удивлению, легко притерпелся к новому человеку возле себя. Юрята был друг, воспитатель и надежный телохранитель, но многое изменилось с тех пор, и Всеволоду стало неловко видеть стареющего и седеющего друга вечно готовым к исполнению желаний своего повелителя. Кроме того, Всеволод чтил в Юряте ум, дальновидность и, что особенно важно, понимание его, великого князя, судьбы и предназначения.

Всеволод давно уже решил, что подручнику настало время поручать более сложные дела, чем опека и защита князя, которые были, по сути, основным занятием Юряты. Доверив другу разгром половецкого войска на Колокше, Всеволод рассчитывал самого Юряту приохотить к власти и научить этой властью пользоваться. Юрята и вправду, как показалось Всеволоду, изменился после того удачного дела, но тенью великого князя быть все же не переставал. Поневоле приходилось давать ему все новые поручения, чтобы и сам он, и все окружающие привыкли к новому положению Юряты — не дядьки-воспитателя, а помощника великого князя и правой его руки.

А потом Юрята привел к Всеволоду Немого — похвастаться необычайным искусством, с каким тот владел мечом. И, видимо почувствовав, что Немой пришелся государю по сердцу, предложил заплатить за него закупной долг огнищанину [33] , включить в дружину и назначить личным телохранителем. Всеволод достаточно видел таких у других князей, заведенных ими по византийскому обычаю; те телохранители смешили его своей спесью, происходившей от безделья и близости к господину. Немой обещал стать не таким. Свое освобождение из закупов и назначение на столь ответственную должность считал великим счастьем, перед которым меркли все страдания, выпавшие на его долю. Это видно было по глазам, а Всеволод очень доверял выражению глаз, веря, что словами можно обмануть, а взглядом — нет, по крайней мере его, великого князя.

33

Огнищанин — крестьянин; землепашец.

Немой словно всю жизнь тут и был, рядом со Всеволодом, — неутомимый, безмолвный, понимающий все без лишних разговоров, удобный, как привычная одежда. Вроде бы и не совсем человек, потому и не страшно было его обидеть невзначай, да и обижать его было не за что. Ведь не заслуживают обиды верный конь и любимая собака.

После полудня впереди показались всадники, скакавшие навстречу полку. Это возвращался дозор. и, судя по торопливости этой скачки, с новостями. В дружине, если кто и разговаривал, — затихли, насторожились.

Скоро увидели, что у дозорных лица радостные. Великий князь остановился, слыша, как за спиной стихает шум конного. полка. Полк прекращал движение вслед за предводителем.

Не слезая с коня, осадив его, подъехал Ласко: во время похода дружинникам, как бы уравненным в воинских правах с великим князем, неписаный походный закон позволял не спешиваться в его присутствии. Ласко чаще других посылали в разведку, и по тому, как он первым хотел сообщить добытые сведения, ему это занятие нравилось. Ласко перевел коня на шаг и остановился.

— Дозволь сказать, княже, — обратился он к Всеволоду.

— Говори, — стараясь не выказать нетерпения, ответил великий князь.

— За тем вон лесом, — Ласко показал вдаль, — рать побитая лежит. Романа-князя войско.

— Романово, говоришь? — Всеволод даже привстал в стременах. — Как побитая? Сколько их?

— Видимо-невидимо, княже, — радостно сообщил Ласко. — Все поле устлано.

— Ты погоди радоваться, — оборвал его Всеволод. — Что же там, все мертвые, что ли? Живой-то есть кто?

— Немного живых, — сразу убрав с лица улыбку, ответил Ласко. — Только покалеченные. Говорят: по приказу князя Романа дружина тебе, княже, навстречу шла. А тут, говорят, наши из лесу на них и налетели. Всех побили и дальше двинули, на Рязань.

— А князь Роман?

— Князь Роман, говорят, в Рязани, с малым войском. Повезло, говорят, вам, владимирцы, что нашего князя с нами не было. Мы бы, говорят, при нем не растерялись бы. Это там один говорил. Сидит, ругается, а у самого печенка горлом идет. Прямо при нас и помер.

— Помер, значит?

— Помер, княже. Изошел весь, — ответил Ласко, при этом рукой коснувшись, как бы невзначай, рукоятки меча, будто нарочно давая понять, что рязанский дружинник умер не без его помощи.

Всеволод глянул на остальных разведчиков и по их лицам понял, что Ласко действительно зарубил раненого.

— Ладно, охотник. Теперь запомню тебя, — сказал великий князь и, предоставляя самому Ласко догадываться — добром или злом помянет ему когда-нибудь сделанное нынче, приказал: — Вперед!