По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Всеволод поклонился затихшей дружине, стараясь, чтобы поклон не получился слишком глубоким.

— Хочу, чтобы знали вы, братья! Я, князь ваш, более всего пекусь о благе вашем! Хочу, чтобы вы получили, что должны получить!

Он окинул взглядом войско и увидел лица, загоревшиеся жадным ожиданием.

— Отдаю вам, братья, сей город! Он ваш по праву!

— Слава князю! — первым вскричал Кузьма Ратишич, срывая шлем и размахивая им над головой.

— А-а-а! Слава! Слава! — загремело вокруг. Молчали только сам Всеволод, Юрята, Немой и Глебовичи. Глебовичи, конечно, оттого, что исконная вотчина их предков обретала нового хозяина — сурового и властного.

Еще Всеволод увидел, как, не — дойдя до городских ворот, остановился князь Ярополк и с ним — посольство, обрадованное тем, что дело, к их удовольствию, обещало закончиться тихо и мирно. Они стояли перед самыми воротами и удивленно смотрели, как все огромное войско великого князя потекло по дороге в город, потекло неторопливо, но с такой недвусмысленной угрозой, что было понятно: не гости едут, от которых всего лишь неудобств жди, едут хозяева, и единственный способ уцелеть — не противиться их воле, пасть ниц, отдать все, что захотят взять.

Непонятным образом весть о решении великого князя отдать город на разграбление мгновенно стала известна всему Борисову. Поэтому, когда дружина прошла через ворота и стала делиться на небольшие отряды, растекавшиеся по улицам и переулкам, город казался вымершим. Ни человека, ни собаки, ни курицы.

Вскоре застучали железные кулаки в ворота и ставни, залаяли псы во дворах, завизжали свиньи, вытягиваемые из хлевов, заплакали-запричитали бабы. Кое-где можно уже было различить шум скоротечных схваток: видимо, не всем горожанам хотелось безропотно расставаться с имуществом и честью. Дружина лихо расправлялась с непокорными.

На миг Всеволод почувствовал жалость к беззащитным жителям, но усилием воли поборол ее. Пусть расплачиваются за ошибки своих князей и подольше помнят его тяжелую руку. Поэтому, когда от ближайшего богатого дома, где хозяйничали его ратники, подбежала вопящая простоволосая женщина и кинулась в ноги княжескому коню, умоляя не губить и заступиться, Всеволод даже не взглянул на нее с седла, проехал мимо, только успокаивающе похлопал по шее коня, испугавшегося криков бабы.

Мелькнуло рядом бледное лицо Ярополка Глебовича. Видимо, хотел что-то сказать, но не решился. Пристроился к Игорю и Владимиру, и все они, Глебовичи, плотной кучкой потянулись в хвосте свиты Всеволода, двигавшегося к дому князя.

Дворцом это крепкое на вид, но старое деревянное сооружение можно было назвать лишь потому, что в нем иногда ночевали князья, охотившиеся в этих местах. Но вид приземистого дворца скрашивала стоявшая рядом церковка с затейливой резьбой; она имела даже позолоченный крест над крошечным деревянным куполом. В лучах заходящего солнца крест светился умиротворяющим светом, словно в городе ничего не происходило. Просторен и широк был княжеский двор, куда челядь, понукаемая проголодавшимися дружинниками, уже выносила столы и лавки для пира. Мудреное дело — приготовить место для двух тысяч человек!

Хорошо еще, что не все две тысячи собрались на княжеском дворе: добрая половина устроилась в городе, найдя, очевидно, у местных жителей и кров и пищу. Одним словом, в Борисове наступил праздник. Пировали весело. Скоро отыскались и песельники, и гуселыцики, и рожечники. Далеко за полночь в городе раздавались крики, девичий визг, песни, ругань, топот нетрезвых ног.

В этот раз князь Всеволод пировал со своей дружиной. Они заслужили такую награду. Да и славословия великому князю, провозглашаемые тысячным хором, приятно ласкали слух Всеволода, несмотря на то что посуда на столах дрожала. Роскошью яств пир не отличался, да и понятно — где им было, жителям Борисова, догадаться заранее о той радости, которая их ожидала сегодня. Но ничего! Храброму воину в походе не до разносолов, была бы чарка доброго меда да хлеба ломоть. Здесь, правда, на столах были и осетры вареные и копченые, и стерлядь, и свиные окорока, и нежная селедка, тающая во рту, и всякая битая птица — и вареная и жареная, и говядина, запеченная целыми полтями, и грибы, скользкие и хрустящие, и зайчатина — чего только не лежало на столах…

После полуночи великий князь отправился почивать, подосадовав про себя, что за все время пира так и не увидел нигде привлекательного женского лица. Ни молодых баб, ни девок среди прислуги, разносящей яства, не оказалось. О, коварное и хитрое женское племя! Тут что-то не так. Наверное, почувствовали, змеиное отродье, исходившую от великого князя угрозу их прелестям. По-пря-та-лись… О, Всеволод их много перевидал на своем веку, в чем смело признавался Немому, который, поддерживая государя, вел его в спальню. Очень растрогало Всеволода то, что Немой хоть и не мог ничего сказать, но все-все понимал и со всем соглашался. Получив в награду от государя обещание «золотых гор», Немой сам раздел его и уложил в постель, после чего государь, препоручив себя воле Божией, опочил.

Утром, проснувшись, Всеволод не сразу вспомнил, где он. Ночью терзали страшные сны, Всеволод неподвижно глядел в незнакомый потолок. Потом постепенно ночные страхи ушли, сменившись тяжелой головной болью. У изголовья стояла на низеньком столике расписная братина с одуряюще пахнущим рассолом, сулившим бодрость. Всеволод припал к холодному сосуду и долго тянул пряную, жгучую, вышибающую слезы прохладу. Все похмелье смывалось с души, уходило из головы, из глаз, из груди и живота. Пока пил — вспомнил, что сегодня надо взять Рязань.

Уже и дружина собиралась, Ратишич распоряжался во Дворе, сотские бегали, созывая разбредшихся ратников. Юрята стоял на крыльце, сложив руки на груди, и одним своим видом заставлял всех шевелиться быстрее.

Оказалось, для великого князя уже сварена крутая стерляжья уха с хреном и слуги только и ждут, когда государь проснется, чтобы подать. Всеволод, после рассола ощутивший сильный голод, тут же эту чудную уху потребовал. Надышавшись горячим рыбным паром, нахлебавшись огненного прозрачно-желтого варева, он наконец почувствовал себя готовым к тому, что нынче предстояло.

Умылся, оделся, перепоясался мечом и уже не как мающийся с похмелья юнец, а как предводитель непобедимого войска вышел на крыльцо. Конь его, вычищенный и накормленный, ждал возле, и стоило Всеволоду забраться в седло, как тут же вся дружина последовала примеру князя.

До Рязани дошли быстро, оставив обоз далеко позади. Опять пожалев, что приходится трястись в седле, вместо того чтобы ехать на лодке, Всеволод решил: как только вернется во Владимир, прикажет приготовить и держать для таких случаев в разных местах челны и ладьи, способные вместить дружину. Мало ли — придется опять к той же Рязани идти или по Волге к великому городу в земле серебряных булгар.

Рязань — большой город, хорошо защищенный крепкими стенами, в Рязани сидел князь Роман, и он должен был заставить горожан долго и отчаянно сопротивляться. Рязань была богатым городом, ее кладовые под крышу были наполнены новым урожаем: князь Роман мог держаться хоть до зимы, не опасаясь, что население будет голодать.

Может, так бы и получилось, осади город кто другой. Но во главе дружины, расположившейся под стенами даже без осадных приспособлений — ни пороков, ни лестниц для взлезания на стены при войске не было, — был сам владимирский князь. Одно его имя, один вид белоснежной большой хоругви, развернутой возле княжеского роскошного шатра, заставляли трепетать как дружинников князя Романа, так и городских жителей. Перед городом стоял великий князь в расцвете своей славы, князь, не знавший поражений, князь, стеревший в порошок самого грозного князя Глеба Рязанского.