Победитель. Апология

— Я писал ее. И страшно хотел передать это ее выражение. Надо лететь, надо улыбаться пассажирам, конфеты с милым личиком разносить, а на душе пакостно. Совсем другое на душе.

Пластмассовый стаканчик с минеральной водой. «Пожалуйста», — галантно протягиваешь ты своей тогда еще безымянной спутнице, но она отрицательно качает головой, будущая девочка из Жаброва, и тогда ты предлагаешь: «Может, сладкую?» Самому смешно: Станислав Рябов в роли дамского угодника. «А есть?» Стюардесса терпеливо ждет с подносом в руках. Вытянув как гусь шею, находишь чашечку с лимонадом. Осторожно берет двумя пальцами, на указательном — стрелка пореза в слабой желтизне йода.

— Это невероятно трудно: на душе кошки скребут, а ты обязана быть веселой и приветливой. У Лотрека это здорово передано — в его певицах. — В иллюминатор косо бьет солнце, разъединяя ее брови на отдельные волоски. Не смотрит на тебя, но ты угадываешь: помнит, все время помнит, что ты — рядом. Или это последующие события отбросили ложный и значительный блеск на те первые минуты? — …Никак не получалось. Поймать выражения не мог. Пять или шесть эскизов сделал, я тебе покажу. Она позировала мне. А потом за рекламу сел, и сразу написалось. Я понял, чего не хватало — контраста! Самолет — это движение, сгусток энергии, и этой энергии надо подчиниться. Нельзя не подчиниться. Она подчиняется, но только внешне, на душе у нее совсем другое — ты правильно сказал. Видишь, сейчас она улыбнется. Ей необходимо улыбнуться! Самолет взлетит, а она улыбнется. Это самое трудное: поймать не момент, а его преддверие, за секунду до. Неважно — до чего: до крика ужаса, до смеха, важно — до! Не результат — стремление к результату, понимаешь? Результат всегда статичен, динамика — в стремлении. Тут цвет колоссальную роль играет. Линией так не передать, как цветом. Не цветом даже — оттенком. Оттенок — это предчувствие цвета. — Умолк с растопыренными волосатыми руками, вслушивается — в себя ли, или кто входную дверь открыл? — Как здорово я сказал: оттенок — это предчувствие цвета!

Не верит, что это он сказал. Подтверди:

— Это ты сказал.

— Что?

Ты хам! Брат выкладывает перед тобой душу, а ты скоморошечьи щелкаешь ее по носу. Интересно, есть ли у души нос?

— Я слушаю. — Серьезно и внимательно и даже слегка киваешь головой, подтверждая. Что? Неважно. Главное — подтверждая.

Цвет, оттенок, линия… Неужто и впрямь не понимает он, что для девяносто девяти процентов все это — слова, просто слова?

— Сезанн мечтал выразить цветом черное и белое. Цветом! Хотя черное — это отсутствие цвета.

Сезанн, Тулуз-Лотрек и как его? — бросаешь взгляд на книгу — «ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ». Накладные расходы человечества. Однако ты не собираешься утверждать, уподобляясь классическому образу технаря-догматика, что можно обойтись без них. Упаси бог! Ты вообще не сторонник крайностей.

«Технический прогресс влечет за собой рост накладных расходов — это неизбежно, и именно поэтому проблема управления производством становится в наши дни все актуальней…» Жаль, не довел до конца эту мысль! Автоматизация производственных процессов должна идти параллельно с автоматизацией процессов управления производством. Вроде бы самоочевидно, но многие не понимают. Как ты мог не сказать этого? Кто-то из студентов вопросом сбил.

— Динамика — в стремлении, и это надо передать цветом. Посмотри на небо, оно у меня не зеленое, оно как бы хочет стать зеленым, стремится к этому. Еще чуть-чуть, и станет. Я страшно долго бился над этим. Самолет взлетит, девушка улыбнется, а цвет неба станет чистым. За секунду до!

Волосы на груди — густые, курчавые, жесткие. Завидуешь? «Женщины так и норовят дотронуться — будто случайно». Загадочная женская душа! Орангутангом бы стать — отбою от поклонниц не будет.

Умолк — вдруг, на полуслове. Что-то спросил, а ты не соизволил ответить?

— Извини, я слушаю. — Весь внимание. Авось братец простит тебе недопитое пиво.

— Слушаешь! — Обнаженные в грустной усмешке почернелые зубы. Не над тобой смеюсь — над собой. Перед кем распинаюсь! — Ты ведь не разбираешься в цветах.

На землю свалился со своего зеленого неба.

Беспомощно разводишь руками.

— Но при всех своих пороках зрения я вижу, что это не голубое, а зеленое.

— Не зеленое! В том-то и дело, что не зеленое, а только хочет стать зеленым. — На грани отчаяния, бедняга. Как можно не понимать такого! — Хочет! В этом все дело.

— Понятно. Вот только почему оно хочет стать зеленым, а не голубым?

Братец перестал выворачивать свитер.

— Как?

Все ясно, ты сморозил чушь. По-видимому, ему еще не приходилось слышать такой чистопородной глупости. Что ж, неси дальше свой крест — расписывайся в махровой своей невежественности.

— Я, конечно, дальтоник — во всяком случае, окулисты утверждают это, но тем не менее я почему-то с детства склонен считать, что небо у нас голубое. Прости меня.

Братец понял. Братец вновь принялся выворачивать свитер.

— Небо может быть разным. Розовым, желтым, голубым, зеленым. — Скучно стало художнику Рябову — разве это собеседник! Экономист с засушенной душой. Производное от цифр. Чудовище! Видимо, тебе все же до дна придется лакать это зеленое зелье с прожилками осевшей пены. Или не зеленое — голубое? — Над Мелеховым всходило черное солнце. Черное!

Как свитер, который братец, аккуратно сложив, бросает на диван с неприбранной постелью. Сдавайся, Рябов-младший — классиков мобилизует в союзники.

— На какой улице собираются повесить это?

Смирение в твоем голосе — публично признаешь себя болваном.

— Это? Ни на какой. Это эскиз, но я даже не показывал его. Разве такое повесят! Небо должно быть синим, стюардесса — жизнерадостной, а самолет — летящим.

Это уже не только в твой адрес. И то хорошо. Напряги и ты воображение, бодни рекламных начальников.

— Вывешивают же томатный сок в бокалах.

Братец электробритву берет.

— Разве только это! — А ты полагал, борода исключает бритье. — Белозубые красавицы со стеклянными глазами. Художественное панно, сволочи! На всех площадях висят. Ренуара человек видит раз в жизни, ну два, три или даже ни разу, а это — каждый день. Утром, днем, вечером. Привыкают. Ренуар после этого мазней кажется.

О как! Вовсе, оказывается, не томатный сок рекламирует братец — просвещает массы эстетически. Куда тебе до него со своими локальными проблемами внутрихозяйственного расчета!

Тулуз-Лотрек? Он сказал «Тулуз-Лотрек» или ты ослышался?

Атласная сверкающая обложка. «Знакомый букинист сделал. Он грезил этим альбомом». Размалеванные непристойные женщины.

— …А у нас пренебрегают. У нас это не считается искусством. Пренебрегают и не умеют. Высокомерие и невежество всегда рядом.

Жужжание. Приподняв ладонью бороду, толстую шею бреет. Атлет! Но ты знаешь, как обманчива его борцовская внешность — ни силы, ни физической выносливости в этом мешке с мясом.

— Ты сказал что-то о Тулуз-Лотреке?

«Завтра увидишь его в широком ассортименте». Нельзя — сюрприз любимой тети.

— Я сказал, что он был мастером рекламы. Реклама прославила его. До этого его знали лишь избранные. Ну, какие избранные — такие же кутилы, как он. Потом на улицах Парижа появилась реклама Мулен-Руж, и все ахнули.