Победитель. Апология

— А, — произносишь ты и понятливо наклоняешь голову. Спрашиваешь невинно: — Крамской тоже был мастером рекламы?

В сторону бритву, долой. Глаза сужаются. Пигмей, как смеешь ты при мне позволять такое!

— Когда ты пытаешься иронизировать там, где ни черта не смыслишь, ты выглядишь дураком.

— А, — произносишь ты и понятливо наклоняешь голову.

— Крамской, Рафаэль, Тулуз-Лотрек — для них всех главным было одно: чтобы их работы народ видел. Рафаэль капеллы расписывал, Крамской колесил с выставками по России, Лотрек рекламы писал. — «Пожалуйста, не размахивай включенной бритвой — это опасно». Попридержи язык, иначе вы поссоритесь, и ты не увидишь прекрасную Ларису. — Меня всегда бесит, когда ты начинаешь рассуждать об искусстве. Даже не бесит — поражает: неужели ты не чувствуешь своей ущербности?

Спокойно, Рябов. Обрати внимание, как надрывно жужжит на холостом ходу бритва.

— Ты бы выключил. Электроэнергию надо беречь.

— …Не чувствуешь, что мир красочней, ярче, душистей, чем ты видишь его? Ты хотя бы подозреваешь это? Ты умный человек, ты должен если не видеть, то хотя бы подозревать.

Отхлебываешь пива. Странно, но ты не заметил, как оказался в руке стакан.

— Моя ущербность, если я правильно понял твою вдохновенную речь, заключается в том, что я не могу отличить Ван-Гога от Гогена. Кто, кстати, из них гениальней? Каюсь, не могу. Но скажи мне, пожалуйста, из чего складывается национальный доход. — Бритва вновь по шее ползает, по одному и тому же месту. Я не желаю слушать подобную галиматью! — Или какая разница между основными и оборотными средствами?

— Мне это ни к чему, я не экономист.

— А я не художник.

— Ты дальтоник. Во всем.

Благодаришь улыбкой.

— Если никто в стране не отличает Ван-Гога от Гогена…

— То никто не помрет, ты это хочешь сказать? — Снова долой бритву. Решил посостязаться с тобой на полемическом поприще? Ну что ж…

— Именно это. Общество не перестанет существовать. Что-то потеряет, не спорю, но погибнуть — не погибнет. А вот если ни одна душа в стране не будет знать, из чего складывается национальный доход или как образуется себестоимость, государство рухнет. Ты бы все же выключил бритву.

— Ты хочешь сказать, людям жрать надо? — Сейчас бить начнет.

— В общем-то, у меня есть такое подозрение.

— Но и стаду овец надо жрать. Ты обыватель! Только не квартирный, не тот, что заботится о домашнем уюте — хотя и тут ты не упустишь своего, — размах шире у тебя. Глобальный обыватель. Дай тебе волю, ты засадил бы человечество в теплую комнату, на мягкий диван, и потчевал бы его до отвала. Глобальный обыватель — я страшно точно сказал. — Даже бритву выключил: решил в тишине насладиться собственным глубокомыслием.

— Благодарное человечество поставило бы мне памятник.

— Тебе?

— Да, ибо, по данным международной организации Красного Креста, миллиард людей на сегодняшний день голодает.

— Тебе плевать на этот миллиард. Возможно, ты принесешь людям пользу, не знаю, но если припрет, ты пойдешь на все. Хотя ты, конечно, чистюля и предпочитаешь без крайней надобности не марать руки. Выгодно! — чистыми руками больше загребешь. — Спокойно, профессор. Обрати внимание, какие длинные у него ресницы. — А на миллиард тебе плевать. Если тебе до лампочки один человек — вот хотя бы эта стюардесса, которой плохо, — ты задумался, почему ей плохо, что случилось у нее? — то тебе и на миллиард плевать. Человечество нельзя любить оптом.

Еще один афоризм. Братец в ударе нынче.

— Мы не опоздаем?

— Твоя беда, что ты вообще никого не любишь. Никого! Даже себя. Если вдруг ты потерпишь крах… Не внешний, нет, этот тебе не угрожает… Другой! Если это случится, ты не сможешь даже убить себя. Чтобы покончить с собой, надо хоть немного себя любить.

Выпей еще пива. Вот так. Может, хотя бы это реабилитирует тебя в глазах брата? Не любишь себя, зато любишь пиво.

Бритье возобновлено. Отбой, братец удовлетворил потребность обличать зло. Я неудачник, да, я ничего не достиг к тридцати годам, но я горжусь этим! «Вот ты… Задумывался ли ты когда-нибудь, почему тебе так везет?» Намек на тайную ложь и скрытые подлости. «Золотой ключик у меня в кармане». Художник Рябов невесело улыбнулся. Ему жаль своего младшего брата — рано или поздно ему придется поплатиться за все.

Бритье завершено, радио включает — во избежание невежливой тишины? Спасибо, но тебе не скучно, ты наслаждаешься шедеврами «ГОГЕНА в ПОЛИНЕЗИИ».

…ПОСЛЕ КАЖДОГО ВЫПУСКА В РЕДАКЦИЮ ПРИХОДЯТ ТЫСЯЧИ ПИСЕМ. НАРЯДУ С ОТВЕТАМИ НА ПОСТАВЛЕННЫЕ НАМИ ВОПРОСЫ МЫ НАХОДИМ В НИХ ВСТРЕЧНЫЕ…

На часы глядишь. Через семь минут — местная трансляция, голос диктора областного радио ворвется в эфир. Не потому ли включил? Пуповину рвать не хочет?

Приторный запах цветочного одеколона — на «Шипр» денег нету? Преподнести «Шипр» завтра — подарок, прямо пропорциональный его братской привязанности к тебе.

Осматриваешься — чем бы пиво запить? Ведро в коридоре, но не лакает ли из него еж Егор Иванович?

Модель крейсера. Неряшливая, приблизительная работа — вершина судомоделирования, которую покорил будущий художник Андрей Рябов. Мидель явно заужен — по-видимому, братец спутал середину судна с талией женщины. Или слишком рано для тринадцатилетнего мальчика?

Рубанок, стамески, пахнет стружками и столярным клеем. Брошюры — с обложками и без, замусоленные чертежи. Многочасовые бдения над верстаком в сарае. «Дай! Подержи! Принеси! Живее, ну!» Младший брат не протестовал — иначе ведь и не обращаются с подмастерьями. Торжественное поднятие флага на фок-матче. И сразу же заложен фрегат, но лишь остов корпуса вырезан — на большее не хватило терпения. Новая страсть у мастера — шахматы. Облезлая шахматная доска извлечена из дивана. Не все фигуры — пусть, есть пуговицы, есть катушка из-под ниток, которая, если вымарать ее чернилами, вполне сойдет за черного коня.

Фрегат заканчивал подмастерье. Мастер посмеивался: сколько ужасающей инерции в младшем брате! Шахматы — вот единственное достойное мужчины занятие!

Не спеша переворачиваешь плотные страницы. Аляповатые, искаженные фигуры — опыты ребенка с красками. Можно представить, какая отчаянная скука терзала господина Гогена в его Полинезии. Миллиард людей голодает на планете, а взрослые мужчины транжирят жизнь на раскрашивание картинок.

«Тебе плевать на этот миллиард». Тебе — не ему!

А вдруг братец прав? Вдруг и впрямь не екнет твое сердце, не замедлит и не убыстрит хода, когда услышишь ты о гибели постороннего тебе миллиарда?

А у него? Слезами исходит художник-гуманист от жалости к полуголодному человечеству. Выкатившись из глаз, в бороде застревают блестящие капли.

«Сыночек! Что же ты наделал с собой, сыночек!» — Тебя поразило, что у Шатуна, оказывается, есть мать. Да и не такая уж старая… К сроку добралась со своего Урала и еще успела продать кольцо — единственное, что было у нее, — чтобы хоть как-то помянуть пусть спившегося, но сына. «Послушай, может, дать ей денег?» — «Как ты смеешь! — Слезы в бороде. — Она сына хоронит. Сына — понимаешь!» Соседки, однако, оказались не столь впечатлительными. Шушукаясь и суетясь, скидывались кто сколько может. Братец не замечал пошлой возни. Возвышенной жалостью к несчастной старухе пылала его отзывчивая душа. «От нас двоих», — шепнул ты соседке. Разделение труда: пока братец оплакивает горе, ты пытаешься горю помочь.

«Ты мертвец. Живой мертвец! В тебе нет недостатков — ты убил их, но заодно ты убил в себе душу. Чтоб не обременяла». — «Ты хочешь сказать, я недостаточно сентиментален?»

«Приветик! Не ждала? Полагала, я не настолько старомоден, чтобы переться бог знает куда для продолжения заурядного курортного флирта!» — «Честно сказать, я не думала, что вы приедете. — Домашний халат: суббота, на работу не идти. Или в Жаброве и по субботам работают? — Сразу нашли?»