Победитель

Но ни одного нападения не случилось. И ни один выстрел не прозвучал. Зато часто приводили к нему двух или трех стариков, встретившихся головному дозору, и переводчик Солим разъяснял, что это аксакалы из кишлака, который лежит в семи километрах дальше; и что они просят шурави остановиться на ночлег именно в их кишлаке; и что жители будут рады; и что казаны уже стоят на огне, а бараны покорно ждут назначенного им часа…

– Туда тихо прошли, – Трофим пожал плечами. – И обратно без сучка без задоринки. По-мирному, без шума. Наоборот – приветствовали, кормили. Чудные они…

Он усмехнулся и покачал головой.

– Вот! – обрадовался Безрук. – Что я говорю! Хлебом-солью будут встречать! Хлебом-солью! Разлей-ка, Звонников!.. Потому что, брат, интернационализм – это тебе не репка в супе! Нам с простым афганцем делить нечего! Ему главное что? – жить нормально, чтоб кулак с помещиком из него кровь не пили! А для нас? – помочь ему этого добиться! Ведь чем отличается простой афганский крестьянин от простого советского колхозника? А? Вот скажи, Трещатко, чем?

– Да хрен его знает! – искренне отозвался Трещатко, беря мощной дланью стакан, пополненный старательным Звонниковым.

– Вот! – Безрук наставительно поднял палец. – И я про то же: ничем не отличается, ничем! Потому он, простой афганский мужик, тебя с распростертыми объятиями встретит! Как брата по классу, по лишениям жизни!

– Не знаю, – с некоторым сомнением протянул Трещатко. – Крестьяне крестьянами, а идем-то мы падишаху ихнему помогать…

– Прогрессивному падишаху! – со значением поправил Безрук. – Другу Советского Союза, между прочим! Который сам хочет помочь своему народу!

– Провокации всегда могут быть, – заметил Трещатко и спросил, явно желая сменить тему: -Ладно, пить-то будем?

– Погоди, – остановил Трофим. – Кажись, мясо готово. Выкладывает…

Точно – по саду плыл запах танури-кабоба, челюсти сжимались сами собой, а в конвульсивно содрогающееся горло текла обильная слюна.

– Перестань, – возразил Безрук, громко сглотнув. – Пока он еще там разберется со своим варевом! Давай… в самый раз, под горячее. Ну, братцы, за победу!

Стаканы содвинулись. Выпили, примерно одинаково морщась и закусывая – кто былкой лука, кто кислым молоком. Трофим привычно хрустел редиской.

– Ты говоришь – провокации! – не успев толком дожевать, снова взялся за свое Безрук. – При чем тут? Сам посуди. Хорошо, допустим, даже если будет провокация. Допустим, представитель этого, как его… а?

– Бачаи Сако, – помог Звонников.

– Да, Бачаи Сако… И как ты их запоминаешь? – неожиданно восхитился Безрук. – По мне – что Сако, что Мако, что Бачаи, что Макаи! – один черт, чурка нерусская!.. Ну, короче говоря, допустим, пустится он на провокацию! Что дальше?

Он победно оглядел стол.

– Ничего! Кто на его провокацию поддастся? Простой афганский пролетарий, который хорошо понимает, кто ему враг, а кто друг?! Кто ему брат, а кто – эксплуататор?! И потом…

Безрук на мгновение прервался, снисходительно посмотрев в сторону широко улыбавшегося чайханщика, который нес гору дымящегося мяса на деревянном блюде размером с тележное колесо. Лицо шагавшего следом мальчика, напротив, выражало озабоченность: вероятно, чувствовал ответственность за собственную ношу, коей являлось еще одно блюдо – с целым терриконом нарезанных овощей и зелени.

– … и потом, ты пойми. Какая у них армия? – феодальная. А у нас? – у нас армия самого передового строя, армия страны победившего пролетариата! Да они, провокаторы эти, тут же по своим норам расползутся, отвечаю! А простой крестьянин придет записываться в красноармейцы!

– Пажалста! – сказал хозяин, осторожно устанавливая яство на кат. – Пажалста, кушай!

Принял у мальчика второе блюдо, так же аккуратно разместил и тут же начал пятиться, не уставая приветливо улыбаться, кивать и прижимать руки к груди.

– Подобострастный все-таки народ, – с легкой брезгливостью заметил Безрук, когда чайханщик достаточно удалился. – Ну, хорошо… Так что же, товарищи командиры, приступим?

И с радостной усмешкой посмотрел на каждого из товарищей.

Базарные отношения

Кузнецов прошел по дорожке между небольших двухэтажных домов, в которых жили работники посольских служб (в посольстве они гордо именовались “виллами”), и, остановившись возле одного из них, крикнул:

– Вера!

В небольшом палисаднике пышные зелено-фиолетовые листья клещевины соседствовали с клумбой разноцветных цинний. Добродушно жужжали мухи-сладкоежки.

КАБУЛ, НАЧАЛО СЕНТЯБРЯ 1979 г.

– Иду, иду! – послышался звонкий голос из открытого окна. Через секунду распахнулась дверь, и Вера сбежала по ступенькам.

– Пошли скорей! – сказал Кузнецов, набирая ход. – Саша уж небось заждался.

– Какой Саша?

– Плетнев. Помнишь, ко мне заходил?

– Так вы с ним идете? – разочарованно спросила Вера, замедляя шаг. – С этим кагэбэшником?

Кузнецов тоже остановился.

– Подожди, – растерянно сказал он. – При чем тут? Замечательный парень, и…

Вера пожала плечами.

– Все равно с ними лучше дела не иметь.

– Да ну? Между прочим, они нас охраняют.

– Ага! – она саркастически рассмеялась. – Охраняют! Сегодня охраняют, а завтра… и вообще, обоих моих дедушек они тоже, между прочим, охраняли. Одного – семнадцать лет! Другого, правда, всего четыре месяца, но потом расстреляли… Еще удивительно, как меня сюда пустили! Прозевали, наверное!..

Кузнецов оглянулся, страдальчески воздел руки и закричал шепотом:

– Вера, милая, да прошел уж давно тридцать седьмой год!

Качая головой, она пожала плечами – мол, кто их там знает.

– Короче говоря, идешь с нами или нет? – рассердился Кузнецов. – Одна ведь все равно в город не выберешься!

– Что вы на меня кричите, Николай Петрович?! – возмущенно спросила Вера и, оглянувшись, в нерешительности закусила губу.

* * *

Посматривая на часы, Плетнев ждал у проходной, как цивильные работники посольства называли контрольно-пропускной пункт – КПП.

Николай Петрович запаздывал, а когда показался из-за угла главного здания, Плетнев с радостным удивлением увидел, что он не один.