Победителю достанется все

Вот он стоит. Рядом с ним Лотар, за которого она ведь тоже могла выйти замуж, но он никогда не будоражил ее мечты. Если подумать, сколь верна и надежна его привязанность, то это даже несправедливо. С ним ей не пришлось бы опасаться, что она нелюбима. Но она всегда была настолько уверена в нем, что ей это наскучило еще прежде, чем в ее жизнь вошел Ульрих. А Лотар сразу все понял, понял раньше других и просто отступился, без борьбы. Слабость ли это была или мудрость — ей трудно судить. Когда-нибудь после, по прошествии лет, когда все окончательно образуется и все они будут счастливы, она поговорит с ним об этом. Может, Лотар сумеет ей объяснить и то чувство, какое она испытывает к Ульриху. Этот страх высоты, боязнь провалиться в бездонную пропасть — страх, улетучивающийся, едва только он на нее посмотрит.

Да, она любит этого человека. Сейчас, на качелях, ей легко представить, как она летит к нему. Некоторое время она качалась еле-еле. Теперь же ей снова хотелось летать. Видишь меня? — хочется крикнуть ей сейчас, в высшей точке взлета. Видишь меня? Я здесь! Не страшно, что мы пока далеки. Так даже интересней! У нас все впереди. И ничего, что путь может оказаться долгим. Я не боюсь того мига, когда мы наконец обретем друг друга. Видишь меня? Я здесь! Я лечу! Я счастлива! И мне не страшно.

Он помахал ей. Прибыли гости — их давний клиент с женой, — они останутся к ужину. Ульрих хочет, чтобы она подошла поздороваться.

Элизабет остановила качели, резко выпрямившись и тормозя ногами о землю. О господи, не встать — все кружится и качается, парк, дом, даже небо и облака. Сейчас, сейчас она подойдет. Она слишком долго качалась. Надо подержаться за что-нибудь, хотя бы вот за канат или за стальную опору. Взлет и падение, как в детстве, словно тебя укачивают. И тебя, и всех остальных тоже. Как будто она вдруг опьянела, но она уже чувствует улыбку на своем лице. Сейчас, сейчас, вот только земля под ногами перестанет качаться, — и она подойдет к ним, подойдет с этой улыбкой.

5. Короткий отдых в Дании

Долгие годы... С открытыми глазами, которые ничего не видят. Что-то покинуло тебя. Ты хотел спросить, что это было? Но голос, задающий вопросы, по мере твоего раздвоения звучит все тише. Годы, долгие годы... Как ни в чем не бывало, словно ты все тот же и дела твоих рук все еще подвластны тебе, ты идешь к дому. Пора ужинать, вон твое место за столом. Ты принимаешь образы и распадаешься снова. Никто, похоже, не замечает этих метаморфоз. Ничто не подгоняет тебя, ты можешь не торопиться. Чего тебе недостает, когда все есть? Что переменилось, если все остается по-старому? Годы, долгие годы. Скучный, бесцветный голос, что он там бормочет? Говори по буквам, я не разберу. Весна сменяется летом. Привет, как дела? Ничего, боли прошли. Я десять раз тебе звонил. Не разберу, что ты говоришь...

Оттащив шезлонг на несколько метров от террасы летнего домика, Ульрих Фогтман вот уже час изучал газеты, которые купил, съездив после завтрака в киоск к курортному отелю. Позади, в плетеном кресле, которое слегка поскрипывало при малейшем ее движении, устроилась Элизабет. Какое-то время было слышно и тихое позвякивание вязальных спиц. Но сейчас, видимо, она отложила вязанье и углубилась в одну из тех книг, что шеренгой выстроились на книжной полке в гостиной: романы, биографии, психологические репортажи-исповеди и даже справочник-путеводитель по Дании. Это была целая библиотечка, специально подобранная для летнего отдыха, однако для себя он ничего в ней не нашел. Он, правда, заметил, что в газетном киоске продаются и немецкие книги, дешевые карманные издания. Можно было купить несколько детективов, но его не соблазнили даже детективы. Он еще не успокоился, хотя был здесь уже несколько дней.

Странно, что его так раздражает это безделье. Словно его затормозили на полном ходу и теперь силой заставляют отдыхать, ничего не делать, залечь в шезлонг и, что называется, отключиться, гулять по пляжу, плескаться в море и вообще предаться бездумной лени. А ему все хуже и трудней удается изобразить радость блаженного отдыха, хотя это наименьшее из того, что от него ждут. Он постоянно чувствовал на себе настороженные взгляды Элизабет, от него они не укрылись, но он по возможности старался их не замечать. ИI все же иногда их взгляды скрещивались. Тогда она, набравшись храбрости, с робкой улыбкой спрашивала: «Тебе хорошо?» И он всякий раз с улыбкой бросал в ответ: «Конечно, замечательно», — или что-нибудь в том же духе. И это было все, чем он мог смягчить разочарование, которое читал в ее глазах.

— За много лет впервые отдыхаем вместе, — сказала Элизабет, когда он, на неделю задержавшись из-за срочных дел, приехал сюда на своей машине. В ее словах ему послышался мягкий, угасающий упрек, за которым пробивались нотки надежды, и он постарался тут же осторожно отгородиться от столь прихотливого сочетания эмоций.

— Вряд ли это можно так назвать. Мы же не одни. Весь клан тут.

— И все же, — возразила она, — у нас будет много времени, чтобы побыть вдвоем. А кроме того, можно ведь и отделиться.

— Ты считаешь?

И она ответила:

— Ну конечно. Все в наших руках.

Видимо, она с самого начала хотела дать ему это почувствовать. Ведь, когда он приехал, встречала его она одна. Остальные отправились на пляж, вероятно, она их выпроводила, приговаривая: «Поезжайте, поезжайте, а я тут побуду».

Вся семья звала, что Элизабет любит побыть одна. И он тут же представил себе, как она подметает полы в доме, вытирает пыль, а потом застилает в спальне вторую кровать. Потом она, наверное, вышла на воздух, устроилась с книгой или вязаньем на небольшой террасе, сложенной из серых бетонных плит, и стала его ждать. И когда поздним утром, сверяясь с рисунком, который она ему прислала, он вырулил из ближайшего перелеска, он сразу увидел ее возле первого из двух деревянных домиков, словно она сама, тотчас вскочившая с кресла и радостно замахавшая ему рукой, — тоже знак на ее рисунке. В этой незнакомой местности, которую он знал только по фотографии, Элизабет тоже показалась какой-то необычной, будто он видит ее впервые. Да, это она, его жена, она попросила его сюда приехать. Всю дорогу, пока ехал по Ютландии, он избегал думать о ней. Загнал свои страхи глубоко внутрь и старался отвлечься от неприятных мыслей. Они прекрасно проведут эти две недели, внушал он себе. И сейчас, увидев ее на фоне этого пейзажа, вдруг ощутил прилив нежданной уверенности: все будет хорошо.

Место было тихое, в стороне от дороги, вдали от туристов и курортников; до моря отсюда больше часа ходьбы. Ютта и Андреас обнаружили эти два домика с замшелыми, поросшими травой крышами в прошлом году и сразу сняли их и на следующее лето. На сей раз сюда съехался весь семейный клан. На первой открытке, в которой Элизабет извещала его о благополучном прибытии, расписались все. Но сейчас не видно было ни Ютты и Андреаса с их дочурками, ни Кристофа, ни старого Патберга. Одна Элизабет, стоя у порога, широкими взмахами руки показывала ему, чтобы подъезжал прямо к дому, где уже стоит ее машина.

— Вот и ты. — Она обняла его. — Как доехал?

— Благополучно. Да и погода хоть куда.

— Скандинавский антициклон, — объяснила она. — У нас тут все время солнце с утра до вечера. Видишь, как сухо?

— И как ты загорела...

Она улыбнулась, осчастливленная его взглядом, и только тут он заметил, что на ней новое летнее платье. Крупный, броский узор придавал ему очень датский вид, наверняка платье было куплено в одной из курортных палаток, на которых снаружи вывешены соломенные шляпы и пестрые мячи в сетках. Около последней бензоколонки, где он остановился справиться о дороге, он видел в киоске такие платья.

— Да, — сказал он, — вид у тебя отдохнувший. Ты очень помолодела.

— Погоди, — ответила она. — Через пару дней и ты загоришь не хуже.

Голос ее звенел ликованием и счастьем, которых он в себе совсем не чувствовал и не мог вызвать. Больше всего ему хотелось сейчас сказать ей: «Не спеши, дай мне сперва прийти в себя. Не требуй слишком многого. Я еще не приехал».

Вместе они внесли багаж в дом и сложили на кровать в спальне.

— Вот здесь спишь ты, а здесь я, — сказала она.