Победителю достанется все

— Мюнхенцы платить не хотят, — сообщил он. — Я уже второй вексель пролонгировал. Это больше ста тысяч.

Называя цифру, он сосредоточенно глядел себе под ноги. Сто тысяч, сто тысяч, лихорадочно повторяла она про себя, не зная, как сказать ему, что она с ним и хочет помочь. Но он уже оторвал взгляд от пола и сказал:

— Придется ехать, надо это уладить.

— Я так и думала.

Слова эти были эхом его собственной фразы, сегодня утром или когда-то раньше он произнес то же самое. Но он и этого не заметил, как не слышал надоедливого жужжания мух, не видел испуга в ее лице.

— Думаю, ничего страшного. Но съездить надо.

Она давно уже все поняла, она ведь все знала заранее. Приговор должен быть приведен в исполнение, кара неотвратима. Ей оставалось только покориться.

— Хорошо, давай укладывать чемодан.

— К чему такая спешка? — успокоил он. — Я еще весь день здесь пробуду и на вечерний праздник останусь. Ночью поеду.

Нежно, а может, лишь в знак примирения, он обнял ее за плечи, и в тот же миг затравленные чувства всколыхнулись в ней бурной ответной волной, готовые затопить его приливом новой надежды. Но все было тщетно — она не смогла.

Откуда-то из серого месива пришла волна, невесомая и бесплотная, легко приподняла его, протащила и мягко бросила на песчаный берег.

Как будто я не сплю, как будто взаправду, как будто мне это снится...

И снова это наваждение: шустрые серые лужицы сливаются друг с другом, стягиваются в темный звездообразный узор, в центре которого их засасывает жадный беззвучный зев, он заглатывает их вместе с мокрым зыбучим песком в свою ненасытную воронку.

Такого же не бывает, думал он, и тем не менее вот оно, работает, прекрасно работает и без меня, хотя мне немного жутко...

Потом, без всякого перехода, словно от легкого толчка, пробежавшего по нервам, Ульрих Фогтман проснулся. Три часа. Он знает, что сейчас три, чувство времени никогда его не подводило. Он лег в двенадцать, чтобы три часа поспать, значит, сейчас ровно три. Он совсем не устал, и сна ни в одном глазу; лежа на спине, он чувствовал во всем теле колющие токи возбуждения, которое, как ему теперь казалось, не оставляло его и во время настороженного, чуткого сна и мгновенно исчезнет, едва он встанет и начнет двигаться. Он еще полежал, прислушиваясь к себе. Только глаза закрывать нельзя, иначе навалится усталость, неодолимая, липкая усталость...

Сейчас, сейчас встаю, подумал он, сжал кулаки, пошевелил пальцами ног, слегка потянулся всем телом. Да, он проснулся.

— Уже пора? — услышал он голос Элизабет.

Значит, она тоже проснулась, а ведь он едва успел пошевельнуться. На соседней кровати он смутно различил обращенное к нему лицо жены и спросил себя: а спала ли она вообще или так и пролежала эти три часа, не сводя с него глаз.

— Да, мне пора, — ответил он.

— Я заварю тебе чая.

— Не надо, лежи. Я сам.

— Я потом снова лягу.

Когда он ушел в ванную, она встала и направилась в гостиную. Он отчетливо представил себе, как она неторопливо, стараясь не шуметь, хозяйничает в кухонном уголке, включает газ, ставит чайник на голубое пламя конфорки, время от времени поглядывая в окно и не переставая удивляться тому, какие светлые здесь ночи, никогда не бывает по-настоящему темно, вот и сейчас можно различить белесый песок дюн, размытые контуры деревьев и кустов, соседний домик и даже бугорки и кочки на травянистой лужайке перед их террасой.

Хорошо у них тут, думал он, одеваясь. Может, я еще сюда вернусь на денек-другой. Ведь машину так и так придется оставить в аэропорту в Гамбурге. К полудню он уже будет в Мюнхене.

Фрау Крюгер пыталась заказать для него номер в отеле «Байеришер хоф». Но не получилось, так что придется жить в Швабинге, в гостинице поскромней, он там дважды уже останавливался. Ничего, так даже лучше. Он ведь едет выколачивать свои деньги, а не новый заказ, шикарный отель в таких случаях ни к чему. Главное, в той гостинице тоже есть телетайп, и фрау Крюгер сможет сообщить ему все необходимые данные о состоянии их дел с клиентом на сегодняшний день: объем и сроки его поставок, выплаты клиента, за что и сколько тот ему задолжал. Название обеих фирм он велел зашифровать. Что бы там ни случилось — главное, кто-то раздул в нем пламя, которое все эти дни только слабо тлело, а теперь заполыхало ярко и во всю силу.

Да, он сгорал от нетерпения уехать отсюда. Но не хотел, чтобы Элизабет это заметила. Не хотел вырывать ее из сонного оцепенения и потому страшился мига, когда, уже одетый и готовый к отъезду, войдет в гостиную. Но она встретила его совершенно спокойно; почти неподвижная в своем черном халате, она сидела за накрытым столом и лишь с трудом оторвалась от созерцания какой-то незримой точки на скатерти. Казалось, она вообще едва заметила, что он сел за стол.

Несмотря на отрешенный вид, она ничего не забыла, даже свечка горела в чайной грелке, и этот огонек в своей вопиющей ненужности (ведь подогревать чай было ни к чему) либо свидетельствовал о том, что она накрывала на стол совершенно бездумно, автоматически, либо был неким тайным знаком заклятья против его отъезда, зловещим жертвенным пламенем, при виде которого ему сделалось не по себе. Он наскоро пожевал бутерброд, допил горячий чай без сахара. Больше его ничто не задерживало, он встал.

— Уж на дорогу-то мог бы съесть лишний кусок.

— Спасибо, не хочу.

Она не настаивала. Торопливо принесла ему термос с горячим чаем.

— Будь осторожен. — Казалось, она еще не вполне проснулась или ее мучает какая-то тяжесть, какая-то недодуманная мысль. — Надеюсь, в Мюнхене у тебя не будет неприятностей.

— Обойдется как-нибудь.

— А как тебя найти? — вдруг спросила она.

— Лучше всего через фирму. Я буду им звонить два раза в день.

Она кивнула. Неясно было, поняла она его или нет. Внезапно его охватило острое, почти неодолимое желание никогда больше не видеть ее, но долголетняя, вошедшая в плоть и кровь привычка взяла верх, он через силу улыбнулся и пожелал ей и всем хорошей погоды и приятного отдыха.

— Как, разве ты не вернешься? — испугалась она.

— Сперва надо выяснить, что стряслось. Ничего, я все устрою.

Он наспех исцеловал ее, едва коснувшись губами ее безжизненного рта, и отстранился, не дожидаясь ответного поцелуя. Где-то в голове поползла черная заслонка, и едва он повернулся к двери, заслонка захлопнулась, отгородив его от всего, что осталась за свиной.

6. Лови миг удачи

Не сон и не явь, а некая межеумочная полудрема, и радость, прежде всего радость, что он наконец-то один и на несколько часов вне чьей-либо досягаемости. Вот так бы всегда: мир перед тобой, но невесомый и доступный, без тягот, забот и неурядиц.

«Почему тебе вечно надо уезжать?» — спросила Элизабет.

Почему я вообще с тобой? — невольно подумал он в ответ. И постарался вытеснить эту мысль. Но она упрямо возвращалась, дробясь на множество других вопросов. Разве он ради нее сюда приехал? Разве она нужна ему? Или он просто надеялся перехитрить, собственное равнодушие? Можно ли, нужно ли дальше так жить? Пусть даже недолго?

Когда ты один, от мыслей никуда не деться. Ты разрешаешь им прийти. Они все равно неосуществимы, но ты впускаешь их в себя. И смотри-ка, оказывается, они знакомы тебе, они давно с тобою срослись.