Поцелуй чернокнижника

— Пожалуйста.

Ее палец дернулся. Сердце Меррика пропустило удар.

— Адалин?

Пальцы дрогнули снова, веки затрепетали.

Меррик вскочил с края стула, который придвинул к кровати, и коснулся ее щеки ладонью.

— Да, просыпайся. Вернись. Проснуться — это самое простое, что тебе придется сделать с тех пор, как ты пришла сюда.

Ее резонанс вспыхнул — в ней и в нем — и он почувствовал, как она борется, пробивается сквозь бессознательное.

— Проснись, Адалин, — зарычал он. Магия вспыхнула на его коже, заструилась по рукам, и он поднялся, опрокинув стул. — Вернись ко мне. Сражайся. Ты не имеешь права терять больше ни секунды, слышишь меня?

В груди бушевал шторм отчаяния и надежды, готовый взорваться. Ей нужен был толчок, импульс, но он не осмеливался использовать магию. Он не осмеливался причинить ей вред.

Меррик наклонился вперед и жадно прижался губами к ее губам. Их песнь маны вспыхнула, пронеслась сквозь него, охватив тело жаром, жаждой и нетерпением, заставив глаза закрыться. Ее губы были теплыми и податливыми — он целовал их жадно, властно, с безудержной страстью. И она… приоткрыла их.

Что-то коснулось его щеки — ее рука.

Он резко вдохнул, собираясь отпрянуть, но воздух был насыщен ее вкусом, ее сущностью, и это ощущение правильности, абсолютной целостности потянуло его обратно. Он скользнул рукой в ее волосы и углубил поцелуй, позволив языку проникнуть между приоткрытых губ.

Каждое мгновение, проведенное с ней, было ему дорого, каждая крупица близости — значима, особенная, незабвенная… но этот поцелуй был слаще всех прежде.

Лишь с величайшим усилием воли он оторвался от нее спустя несколько затуманенных секунд — ему нужно было увидеть ее лицо, заглянуть ей в глаза, убедиться, что с ней все в порядке. Он открыл глаза и встретился с ее взглядом.

Дыхание перехватило.

Глаза Адалин мягко светились бирюзовым — тем самым цветом, каким переливалась их общая песнь маны, тем самым оттенком, который приняла его магия после связывания душ.

Она улыбнулась, провела большим пальцем по его щеке, заскользив по щетине.

— Я жива.

Он не смог сдержать смех — и это было так… правильно.

— Рад, что ты наконец заметила, Адалин. Мы уже давно тебя ждем.

Ее улыбка погасла так же быстро, как и появилась, и блеск исчез из ее глаз, вернув им их обычный красивый карий цвет.

— Ты… ты сделал это снова? Ты снова оттолкнул тьму?

Он мог бы простоять, глядя в эти глаза, еще три дня подряд после столь долгой разлуки.

— Нет. Я не отталкивал ее. Но она ушла.

Ее брови сошлись на переносице.

— Как?

— Я связал наши песни маны. Наши души. Теперь они едины. Мы — едины.

На ее лице расцвело изумление, она вглядывалась в его глаза.

— Я слышу ее. Чувствую. Раньше я ощущала ее только от тебя, а теперь… она во мне.

— Так и должно быть. Твоя песнь звучала в моей еще до того, как мы встретились, Адалин, — он дрожаще выдохнул и убрал выбившуюся прядь волос за ее ухо. — Ты всегда была моей.

Она подняла другую руку, провела пальцами по его волосам и потянула его к себе в новый поцелуй.

— Прости. Я не имела в виду то, что сказала. Я… Я не хочу просто физических отношений.

Он прижался лбом к ее лбу и покачал головой.

— Я же говорил тебе: это никогда не было только желанием. Ни тогда, ни сейчас. Я люблю тебя, Адалин. Это было предначертано.

Ее пальцы крепче сжались в его волосах, легкая боль на коже лишь усилила желание прижать ее к себе, обнять крепче, не отпускать.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала она.

Он отстранился, заглянул ей в глаза и вновь увидел бирюзовое сияние. Непривычное, но удивительно… родное.

— Думаю, ты можешь быть бессмертна, Адалин.

Ее дыхание сбилось, глаза распахнулись.

— Что?

— Твоя душа связана с моей. Твоя жизненная сила. Мое бессмертие… думаю, теперь оно и в тебе. Я порезал твои ладони три дня назад — посмотри на них, — он отстранился, аккуратно снял ее руки со своих волос и развернул ладонями вверх. — Ни следа. Раны зажили полностью еще вчера. И я больше не чувствую ни малейшего следа твоей болезни.

Адалин смотрела на свои ладони. Сжала пальцы, разжала. Меррик видел, как в ней роятся мысли, понимал — у нее множество вопросов, и он обязательно ответит… но сейчас это было не главное.

Он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.

— Мы связаны, Адалин. Навсегда.

Она накрыла его руку своей.

— Навсегда — это долго.

Меррик мягко улыбнулся.

— Адалин, вечности будет слишком мало.

Ее губы растянулись в широкой улыбке.

— Разве мужчины не дрожат от сомнений, когда слышат «навсегда»? Связанные души звучит куда серьезнее, чем обычный брак.

— Я не буду дрожать… разве что по утрам зимой, пока не разожжем камин.

Адалин рассмеялась — и в этом смехе, в ее сияющей улыбке, он больше не смог сдержаться: отпустил ее руку и вновь поцеловал. Она ответила с той же страстью, обвивая его руками.

Дэнни, конечно, расстроится, но он мог подождать несколько минут — мальчику все равно нужно поесть и отдохнуть. Но Меррик… Он нашел свою вечность, песню своей души, и собирался наслаждаться этим новым началом беспрерывно.

Эпилог

Четыре месяца спустя

Адалин лежала на груди Меррика, прислушиваясь к его учащенному сердцебиению и переплетенным песням их маны, затихающим после вспышки экстаза. Их кожа блестела от пота, дыхание было прерывистым, а в ней все еще отдавалась пульсацией сладкая дрожь завершившегося оргазма. Она закрыла глаза и мягко улыбнулась, пока Меррик лениво водил пальцами по ее спине.

От камина у изножья кровати шло приятное тепло, отгоняя зимнюю прохладу. За последние месяцы огонь в нем горел почти постоянно — лето сменилось осенью, а та уступила место зиме.

За все это время на Адалин больше не нападали, но ее одолевали приступы тошноты без видимой причины. Сначала она испугалась, заподозрив возвращение болезни, но других симптомов не было. Не прошло и много времени, как она начала подозревать нечто другое — особенно после того, как поняла, что с момента прибытия к Меррику у нее не было ни разу не было месячных.

Открыв глаза, Адалин глубоко вдохнула и отняла руку от его груди, положив ее себе на шею.

— Помнишь, как мы впервые занялись любовью?