Поцелуй победителя

Он закричал. Казалось, она и сама прочувствовала эту мучительную боль, что пронзила его, то, как перерезанные сухожилия съежились внутри живой плоти. Его недоумение. Пульсирующая агония. Как эта девушка умудрилась добраться до него... коварно, зверю подобно. Но: неужели девушка? Но: её волосы, кожа, глаза, броня. Это не враг. Или всё-таки враг?

А затем кинжал нашел его горло и совершенно ясно дал понять, кто она.

Её рука, её ладонь окрасились в ярко-красный. Кестрел не могла отпустить кинжал. Она стала его ножнами. Ей нужны были её руки, ей нужен был Арин.

Он неуклюже распластался. Кестрел расплакалась, скрючившись на песке, опустевшие пальцы судорожно потянулись к нему, обыскали его, нашли кинжал у него в боку, дотронулись до чёрных бровей, пурпурной щеки, шрама на коже. Прикасаясь к нему, она увидела, что его голова безвольно перекатывается из стороны в сторону. Пульс? А её пульс? Её тело вибрировало им, она не могла удержать свои пальцы на впадине под его челюстью.

Кестрел заставила себя вновь посмотреть на кинжал у него в боку и расстегнула броню, чтобы рассмотреть получше.

В плоть вошел лишь кончик лезвия. Он застрял между рёбер. И внезапно, зародившаяся надежда Кестрел разрослась в нечто большее.

Ей не хотелось вынимать кинжал — у неё не было под рукой ничего, чем можно было бы заткнуть рану, чтобы Арин не истек кровью — и она вновь обратила свое внимание на голову юноши. На этот раз, когда её пальцы нащупали наконец его пульс, она вновь разрыдалась.

Рана в боку была не очень серьезной. Но удар по голове мог обернуться какими угодно последствиями — он мог убить, парализовать, лишить чувств, разума. Он мог никогда больше не прийти в сознание.

— Арин, очнись.

Стоило словам сорваться с губ, как их поток уже не прекращался.

— Мы должны двигаться. Нельзя оставаться на месте.

— Пожалуйста.

— Пожалуйста, очнись.

— Я люблю тебя. Не покидай меня. Очнись.

— Слушай меня. Арин?

— Слушай.

* * *

Кто-то плакал. Её слёзы упали на его тёплый лоб, ресницы, рот.

«Не плачь», — попытался сказать он.

«Пожалуйста, слушай», — просила она.

«Но он не станет, конечно, не станет. С чего она решила, что он будет её слушать?»

Это казалось таким знакомым. Нереальным. У него возникло чувство, будто все это уже происходило раньше, или еще произойдет, либо это было эхо и того и другого. При попытке открыть глаза, мир раздваивался. Голова гудела. Глаза налились свинцом. Он весь был покрыт землей. Толстым, с примесью глины, рыхлым слоем. Уютно. Это облегчало тошнотворную боль.

Но не было никакой земли, никакого свинца. Часть его понимала это, та же часть, что цеплялась за женский голос.

Её голос то и дело срывался. Он слышал, как в нем появлялся ужас. Арин понял, что вскоре она разрыдается.

— Не нужно, — с трудом произнес он, и открыл глаза, и его замутило.

Он как-то отстраненно гадал, что означает её выражение лица: смесь муки и облегчения. Какое-то мгновение её руки были совершенно неподвижны, а потом немедленно засуетились: поднесли фляжку воды к его губам, попытались подползти под его тело и приподнять. Слишком тяжело.

— Мне жаль, — сказала она. — Арин, ты должен подняться.

— Не думаю, что смогу.

— Сможешь. Только до Джавелина. Ну же. — Она дёрнула его за плечи, предплечья. У него не хватило смелости, чтобы попросить остановиться, но голова раскалывалась от такой боли, что любой толчок причинял ещё большую. Он попытался сосредоточиться и увидел, что Джавелин стоял неподалеку, увидел волнообразные движения солдат и металла. Ему стало страшно. Этот маленький мирок, приютивший его и Кестрел, не мог продлиться долго. Удивительно, что они остались незамеченными, что никто еще не занёс свой меч, чтобы перерезать им шеи, пока она сидела на коленях рядом с ним, тащила его, умоляла.

— Уходи, — сказал он.

Она отшатнулась.

— Нет.

— Всё в порядке. — Он попытался коснуться её щеки, но в глазах двоилось, поэтому рука промахнулась. Арин провел по носу и губам девушки. — Я не против.

— Даже не произноси этого.

— Уезжай скорее, как можно дальше.

— Даже не проси. Ты так со мной не поступишь. Ты меня не оставишь. Ни за что.

Но это другое, попытался было сказать он, но потом потерял мысль, что именно он хотел объяснить, что это... её... что? печаль? неожиданно стала дорога его сердцу. Как же тяжело было выдавливать из себя слова. Арин осознал, что его рука безвольно упала.

На лице Кестрел обосновалось выражение, которое он не мог прочесть.

— Вставай, — сказала она сквозь зубы.

— Прошу, уходи.

Кестрел подцепила его за край кожаной кирасы и ухватилась покрепче.

— Уже бегу, аж пыль столбом.

И на этот раз Арин узнал это выражение лица. Оно отражало решимость. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть. «Ты мне ничего не должна, — хотел сказать он, — ты не лишишься чести, если оставишь меня здесь». Арин задумался, может, она решила, что само её существование должно стать обетом.

На что он бы спросил: «Скажи, почему ты не можешь уйти?» Возможно, если бы он мыслил яснее, то знал бы это, и ему не нужно было бы спрашивать. Но сейчас он видел только её решимость и опасность этой решимости.

Вот так его бог представляет себе милость: чтобы она умерла вместе с ним здесь, на пляже?

Это было невыносимо.

Сквозь стук в голове, он обнаружил другую боль. Пульсирующую где-то ниже. У него в боку. В районе рёбер. Кинжал. Арин вытащил его. Кестрел возмущенно вскрикнула. Его бок стал неприятно липким. Он воткнул кинжал в песок и обхватил девушку за плечи другой рукой. Голова раскалывалась от боли. Арин вытолкнул себя вверх, опираясь на кинжал.

Он попытался дистанцироваться от того, что делал, от спазма, что мучил тело, когда его вновь замутило. Он на коленях, небеса темны... дождь? Плечо Кестрел, совсем хрупкое под его рукой. Разумеется, ей никак не под силу вынести его вес, и все же у неё получалось. Она потянулась вверх, чтобы поставить его на ноги. Малейшее движение причиняло боль, и ему было страшно представить, как он возьмется за уздечку Джавелина и поедет, но деваться было некуда.

Но Арин справился, и Кестрел была с ним. А спустя какое-то время ему и самому было уже непонятно, то ли небо и правда разразилось дождём и оттого потемнело, то ли это его рассудок шалил. Всё было чёрным и влажным. Пока конь двигался, сквозь боль продиралась тишина. Это ощущение одурманивало его, как шлейф аромата от духов. Казалось, будто он слышал позвякивание стеклянной пробки о крошечный флакончик. А вот и высвободился аромат. Откуда взялся запах цветов, которых там не было?

Арин начал осознавать, что ему тяжело удержать мысли. Они исчезали в дыму. Это не имело значения. Он отпустил их. Дым, духи, дождь. Приятные, эфемерные. Возможно, сродни тому, что когда-то заставило Кестрел поклясться, что она его не оставит.

Он не знал наверняка, что же заставило её так поступить. Но это было нечто важное. Настоящее.

И он не откажется от этого. Он будет держаться за это и помнить.

Арин увидел руки Кестрел на уздечке. Он почувствовал, как его тело ослабло. Топот копыт отдавался ударами в висках.