Под гнетом окружающего

— Ну, а больше никакихъ новостей нтъ? — спрашивалъ Иванъ Григорьевичъ у Лизаветы Николаевны.

— Нтъ, все по-старому идетъ, — отвтила Лизавета Николаевна. — Ахъ да, вспомнила!.. Наша няня Мара померла…

— Ну, что-жъ, довольно пожила, — добродушно проговорилъ учитель, точно дло шло о какомъ-нибудь до конца догорвшемъ полн. — Я думаю, за восьмой десятокъ перевалило?

— Да, восемьдесятъ-два года было… еклуша наша замужъ вышла, — продолжала вспоминать новости Лизавета Николаевца.

— А! За своего Гришутку врно?

— Да!

— Ну, дай Богъ имъ счастья! Давно слюбились, — также добродушно замтилъ онъ.

— А про Трезорку-то, про Трезорку-то ты и забыла! — торопливо заговорили дти. — Она, Иванъ Григорьичъ, Трезорка-то наша, бшеною стала и стала рычать на всхъ: подойдешь, бывало, къ ней, а она на тебя: р-р-р… Потомъ кучеръ Никита взялъ ее въ мшокъ и отнесъ съ камнемъ на ше въ Желтуху… Тамъ ее, бдную, и бросили, Трезорку нашу! — наперерывъ разсказывали дти жалобнымъ тономъ.

Иванъ Григорьевичъ и Лизавета Николаевна задумчиво слушали эту печальную исторію изъ дтскихъ воспоминаній и молчали.

— А давно Михаилъ Александровичъ переселился въ деревню? — совершенно неожиданно спросилъ Иванъ Григорьевичъ.

— Да… то-есть нтъ, — смшалась Лизавета Николаевна отъ неожиданнаго вопроса. — Онъ здсь, кажется, уже три мсяца живетъ…

Иванъ Григорьевичъ невольно взглянулъ своими добрыми и немного насмшливыми глазами на Лизавету Николаевну и удивился, увидавъ ея пылающее и смущенное лицо.

— Ну, вдь это тоже новость не хуже бшенства Трезорки, а вы eе-то и пропустили! — разсмялся онъ.

«Сначала забыла о немъ, и потомъ, когда напомнили, смутилась. Что это значитъ?» — подумалъ молодой пріятель Лизаветы Николаевны.

Дарья Власьевна, между тмъ, давно уже сидла молча. Молодые люди такъ заговорились, что даже и забыли о ея присутствіи, когда тихія всхлипыванія, раздавшіяся въ той сторон, гд сидла хозяйка, заставили ихъ взглянуть на нее. Она сидла за чайнымъ столомъ, скорбно наклонивъ на бокъ голову и подперевъ ее одною рукою, и заливалась самыми искренними, горькими слезами.

— Что съ вами? — заботливо спросилъ Иванъ Григорьевичъ.

— Да какъ же, отецъ мой родной, не взгрустнуться! — закачала она изъ стороны въ сторону головой, убиваясь отъ горя. — У всхъ-то мужья есть, одна я сирота горемычная вдовствую… Ухалъ, и прощай не сказалъ!.. Вдь вотъ теперь смотрла я, смотрла на васъ, и вспомнилось мн, какъ онъ утромъ еще сегодня, голубчикъ мой, на этомъ самомъ мст сидлъ, чай съ нами пилъ… Мою я стаканчикъ, а самой такъ и кажется, что не вы изъ него пили, а мой Николаша пилъ…

— Ну, авось скоро вернется! — замтилъ Иванъ Григорьевичъ, добродушно улыбаясь.

— Нтъ, батюшка, чуетъ мое сердце, что въ послдній разъ мы съ нимъ пожили… О-охъ! останусь я одна на бломъ свт,- неутшно заливалась Дарья Власьевна горькими слезами.

Иванъ Григорьевичъ поднялся съ мста и взялся за фуражку.

Вс распрощались съ гостемъ; онъ дружески пожалъ руку молодой двушки и неспшными шагами вышелъ изъ дому. Передъ нимъ, извиваясь, тянулась длинная, покрытая грязью и озаренная луннымъ свтомъ дорога изъ Бабиновки въ село Приволье. Молодой человкъ снялъ фуражку и пошелъ, опираясь на сучковатую толстую дубинку, открывъ свой лобъ встрчному свжему втру. Черезъ часъ ходьбы онъ увидалъ въ полутьм блестящую змйку родной Желтухи, и вскор вдали заблли освщенныя луной стны каменной церкви села Приволья, которое, разбросавшись по берегу Желтухи, доходило до самаго угла, образуемаго Желтухою и большой судоходной ркой, и шло дале по берегу этой большой рки пестрымъ и плотнымъ рядомъ красивыхъ избъ, амбаровъ, ригъ и тому подобныхъ построекъ. Церковь на берегу Желтухи, окруженная кладбищемъ, какъ-то отдалилась отъ прочихъ построекъ, и около нея жался только чистенькій, городской постройки домикъ священника, гд уже было совсмъ темно, и куда направлялся Иванъ Григорьевичъ.

II

Даровой лтній учитель, студентъ кедининской академіи и сынъ священника изъ села Приволья, Иванъ Григорьевичъ Борисоглбскій, возвратясь изъ Бабиновки, лежалъ съ сигарою въ зубахъ въ своей комнатк въ дом отца. Ему не хотлось спать, какія-то смутныя, не то тоскливыя, не то сладкія чувства наполняли все его существо. Онъ снова былъ на родин, въ своемъ отчемъ дом, «подъ тми самыми березами, съ которыхъ, по его выраженію, рвали сучья для его порки»; передъ нимъ въ этотъ, день прошли вс лица, мелькнули вс картины, съ которыми тсно и неразрывно связывалась вся его прошлая, то скорбная, то задушевно и тепло пережитая жизнь.

Онъ родился на томъ краю села Приволья, гд начинаются владнія Баскаковыхъ. Эти два помстья, Бабиновка и Приволье, столь близкія другъ къ другу, представляли рзкій контрастъ, и на ихъ судьб, какъ это всегда бываетъ, вполн отразилась судьба ихъ владльцевъ. Мы видли, что за жизнь шла въ Бабиновк, теперь мы должны заглянуть въ Приволье, тмъ боле, что характеры и жизнь нашихъ дйствующихъ лицъ сложились всецло подъ вліяніемъ этихъ деревень.

Село Приволье издавна принадлежало князьямъ татарскаго происхожденія Мурзатовымъ и только въ послднее время перешло въ руки графини Серпуховской, послдней дочери послдняго изъ князей Мурзатовыхъ. Въ давно-былыя времена Мурзатовы жили въ столиц и играли значительную роль при двор. Не имя никакой возможности управлять лично своимъ имніемъ, они посылали туда управителей, приказчиковъ, конторщиковъ и тому подобный, наживавшійся въ деревн, людъ. Тогда это село помщалось еще за нсколько верстъ отъ большой рки и носило названіе «Никитинскаго погоста». Крестьяне, кром взноса оброка, отработывали чуть ли не пять дней въ недлю на барщин и были разорены въ конецъ. Не мене гибельно дйствовало на нихъ сосдство города Никитина съ его кабаками и мелкими заработками. Додлаетъ, бывало, крестьянинъ что-нибудь въ город, добудетъ грошъ и снесетъ его тутъ же въ кабакъ. Жены почти не видали своихъ мужей и отбывали за нихъ всю домашнюю работу въ небарщинные дни. Не богатли и Мурзатовы. Имъ то-и-дло доносили изъ деревни, что мужики пьянствуютъ и не могутъ выплачивать оброковъ. Негодуя на управляющихъ, видя, какъ они богатютъ, Мурзатовы смняли ихъ почти ежегодно, и каждый новый управитель приносилъ съ собою свой взглядъ на дло, свои порядки и еще боле путалъ и разорялъ крестьянъ. Изъ преданій видно, что жители «Никитинскаго погоста» нердко убивали управителей, поджигали ихъ жилища, или просто бжали на большія дороги и въ лса промышлять разбоемъ. Наконецъ, одному изъ Мурзатовыхъ пришла въ голову благая мысль: онъ ршился не тратить денегъ на жалованье управляющимъ, призвалъ къ себ старосту, выругалъ его мошенникомъ, оттаскалъ за бороду, и посл этого поощрительнаго приступа приказалъ хоть родить, а доставлять въ годъ извстную сумму оброка. Староста почесалъ въ затылк и общалъ свято и нерушимо исполнять волю барскую. Мужики, узнавъ отъ старосты, сколько съ нихъ требуютъ, стали толковать, что они не могутъ платить оброка. Только одинъ изъ нихъ, старый, хитрый раскольникъ, замтилъ, что онъ, хоть убей его, не можетъ платить требуемой суммы, а что, пожалуй, онъ и больше бы заплатилъ, если бы его совсмъ освободили отъ барщины.

— Выселился на Приволье, такъ и сталъ богачомъ, — укоряли его другіе мужики. — Теб все въ руки плыветъ, а мы гд денегъ-то возьмемъ?

— Проситесь избы переносить, такъ и вамъ не худо будетъ, — отвтилъ богатый мужикъ, какъ бы позабытый всми въ своемъ привольскомъ уединеніи и уже давно добывавшій со своею многочисленною семьею деньги на этомъ мст.

Мужики потолковали, что не легкая штука переселяться на новое мсто, что, пожалуй, и баринъ не позволитъ. Нкоторые твердо ршились оставаться на своихъ мстахъ, не видя никакой пользы въ томъ, что они будутъ жить на нсколько верстъ дальше отъ города и ближе къ рк; другіе склонялись на переселеніе. Староста написалъ объ этомъ барину и получилъ отвтъ, что мужики могутъ хоть къ чорту переселиться, но должны оброкъ сполна выплачивать. Тотчасъ же, по полученіи этого отвта, нсколько семей перенесло свои избы на другое мсто, на «Приволье». Тутъ была подъ рукой судоходная рка, богатая рыбой; тутъ ежедневно тянулись лтомъ барки, сплавлялся лсъ, перевозился хлбъ, нердко случались несчастія во время бурь или обмелнія рки; постоянно требовались здсь рабочія руки. Пугало выселившихся мужиковъ одно обстоятельство: они не надялись на первый годъ выработать столько денегъ, чтобы внести сполна оброкъ. Но хлопотавшій боле всего объ этомъ переселеніи раскольникъ, давно жившій на Приволь и «мутившій православный народъ», отстранилъ и это сомнніе. Онъ съ таинственнымъ видомъ объявилъ, что есть у него на примт такіе благодтели, которые дло-то могли бы уладить, да только какъ бы не провдалъ кто этого. Посл многихъ приступовъ и переговоровъ дло уладилось, и мужики попали въ кабалу къ своему же брату-крестьянину. Настала для переселенцевъ новая жизнь. Работы было на первыхъ порахъ больше, чмъ во время барщины. Приходилось работать на себя, да кром того старый раскольникъ выжималъ свои деньги.

Но какъ бы ни прижималъ онъ мужиковъ, въ его сношеніяхъ съ ними была и хорошая сторона: онъ показалъ имъ, что можно извлечь изъ счастливаго положенія «Приволья», и отучилъ ихъ здить въ близкій отъ нихъ городъ.

— Либо къ рк, либо къ городу; либо къ Богу, либо къ чорту, — говаривалъ онъ.

И скоро вс поняли, что «тянуть къ рк выгодне». Прошло не очень много лтъ, и переселившіеся мужики разбогатли, приманили къ себ новыхъ переселенцевъ и пріобрли какую-то особенную физіономію. Это былъ суровый, «забубенный» народъ, передъ которымъ, такъ сказать, проплыла на судахъ вся Россія. Видалъ онъ и бурлака, и татарина, и каторжниковъ, и высшихъ сановниковъ. Ловилъ онъ отважно рыбу въ бурное время, да не трусилъ и тогда, когда ночною порой вылавливалъ тайкомъ грузъ затонувшей барки. Наживался онъ гд правдой, а гд и неправдой. Прозжать мимо Приволья было не всегда безопасно. Не шелъ онъ въ городъ на мелкіе заработки по совту стараго раскольника, да не шелъ и въ церковь «Никитинскаго погоста»: «далеко, молъ, ходить; часъ проводишься, а пятъ прошляешься».

Это было въ конц двадцатыхъ годовъ. Князь Мурзатовъ попалъ въ немилость и считалъ себя счастливымъ, что долженъ былъ удаляться въ деревню, а не куда-нибудь подальше. Его барскій домъ стоялъ на берегу большой рки, на значительномъ разстояніи отъ Приволья. Выстроенный во дни Екатерины, этотъ домъ не безъ основанія назывался «дворцомъ». Роскошный, обширный, онъ былъ окруженъ садами; тутъ были бесдки, гроты, статуи, такъ-называемый эрмитажъ, то-есть просто уединенный домикъ съ комнатою изъ сплошныхъ зеркалъ, обвитыхъ искусственными цвтами; цвты, кажется, готовы были упасть и засыпать пуховые турецкіе диваны, обитые блымъ съ розами атласомъ и отражавшіеся въ зеркальномъ потолк и въ каждой изъ зеркальныхъ стнъ. въ этомъ домик, какъ говорить преданіе, происходили самыя грязныя и ужасающія сцены, оканчивавшіяся нердко смертью несчастныхъ жертвъ разврата, и самъ домикъ былъ построенъ именно для этой цли… Барскія палаты какъ-то сторонились какъ отъ «Никитинскаго погоста», такъ и отъ «Приволья». Перехавъ въ деревню, князь Мурзатовъ сразу почувствовалъ нчто непріятное, нчто зловщее въ положеніи своего дворца. Онъ зналъ, что одинъ изъ его предковъ во времена Анны Іоанновны занимался разбоемъ, грабилъ и дворянъ, и мужиковъ, и потому выстроилъ себ притонъ среди лса на берегу рки, отъ которой отдалилъ своихъ крестьянъ; зналъ онъ также, что этотъ разбойничій вертепъ въ начал царствованія Екатерины вдругъ превратился въ какой-то русскій братскій тріанонъ, превратился при помощи громадныхъ издержекъ, и только для того, чтобы самъ помщикъ прожилъ въ немъ два года, но зато какіе два года! Все это припомнилъ опальный баринъ, пріхавъ въ свой дворецъ, и ему стало скверно въ этомъ отдалявшемся отъ крестьянъ и отъ помщиковъ пріют. Онъ увидалъ бдность и пьянство въ «Никитинскомъ погост», и довольство и трезвость въ «Приволь», и ршился переселить всхъ крестьянъ изъ «Никитинскаго погоста» въ «Приволье». Посл двухлтняго его пребыванія въ деревн, около его дворца уже красовались выстроенныя на его деньги избы послднихъ переселившихся жителей «Никитинскаго погоста». «Приволье» представляло теперь сплошное село, заканчивавшееся съ одной стороны барскимъ домомъ, а съ другой — новою каменною кладбищенскою церковью, кром которой были еще деревянная «лтняя» церковь, да такъ-называемая дворцовая церковь, находившаяся въ барскомъ дом. Въ «Никитинскомъ погост» уцлли только небольшая полуразвалившаяся часовня съ кладбищемъ, да постоялый дворъ съ кабакомъ на большой дорог, помщавшійся недалеко отъ врзавшейся угломъ въ мурзатовское имніе Бабиновки.