Под кровью — грязь

Что там еще говорил Артем Олегович? Быть состоятельным человеком? Изменить свой образ жизни? Нормально. О том, что Палачу приказано делать, можно подумать и завтра. Получив документы и информацию.

Ну а пока… Пока они прибыли к дому предпринимателя Гаврилина. Хорунжий заглушил мотор и молча вышел из машины. Гаврилин последовал его примеру.

Снова дождь. И ветер. И холодно. Гаврилин поднял воротник куртки, подождал, пока Михаил закроет машину, и двинулся к своему подъезду.

Хочется ему сопровождать начальника до самой квартиры – флаг в руки, ветер навстречу. Нет, ну как молчит, как молчит, восхищенно подумал Гаврилин. На крыльце Хорунжий обогнал Гаврилина и первым вошел в подъезд.

Вот если сейчас Дрюнина компания решит на него оторваться, что будет? Гаврилин попытался себе это представить, осознал идиотизм подобных размышлений и вошел в подъезд.

Темно, но Дрюниных соратников уже нет. И ладно. Гаврилин осторожно поднялся по ступенькам к лифту, дверь которого как раз открылась. Хорунжий пропустил Гаврилина вперед и вошел следом. Спокойно и не торопясь.

Тридцать восемь секунд молчания. Гаврилин недавно засек по часам, на восьмой этаж лифт едет ровно тридцать восемь секунд. Все это время Хорунжий молчал, первым вышел из лифта и стоял спиной к Гаврилину, пока тот открывал дверь квартиры.

– Будете входить? – спросил Гаврилин стоя на пороге.

– Нет, – спокойно ответил Хорунжий, – за вами завтра во сколько заезжать?

– А во сколько положено?

– Хозяин – барин.

– В девять часов будет нормально?

– Хорошо.

– Тогда в половину десятого, – торопливо сказал Гаврилин, вспомнив, что за последние сутки проспал что-то около двух часов.

– До завтра, – сказал Хорунжий.

– До завтра, – сказал Гаврилин и протянул руку.

Хорунжий пожал ее и полез в карман куртки. Гаврилин проследил за его движением. Сейчас вытащит пистолет и вручит, на всякий случай. Для безопасности.

– Чуть не забыл вам отдать, – сказал Хорунжий и протянул Гаврилину пакет, – деньги на жизнь и номер телефона, по которому сможете связаться со мной.

Деньги на жизнь. Хорошо сказано. И на вес тоже хорошо. Или они завернули деньги в несколько слоев картона, для веса? Деньги для жизни и картон для веса.

Гаврилин закрыл за собой дверь, прислушался. Открылась, а потом закрылась дверь лифта, зашумел мотор. Охрана уехала.

В целях воспитания силы воли, Гаврилин разделся и стащил влажные ботинки. Надо будет внимательно осмотреть подошву. Не иначе – протекают.

Гаврилин отправился в туалет, потом в ванную, умылся и только после этого решил открыть пакет.

Да. То есть, очень даже, в смысле ни хрена себе! Это ж какую он жизнь теперь должен вести. И зачем?

И сколько? Вопросов-то, вопросов! Вопросы мы задавать умеем. Прямо мастера по вопросам.

Гаврилин аккуратно разложил доллары на столе.

И еще о вопросах. Что лучше делать этой ночью – спать или размышлять? Напрасно он убрал постель. Теперь придется расстилать. Утро вечера мудреней.

Спать. Гаврилин сложил деньги стопкой и сунул их в ящик письменного стола. Может, еще передумают? Возьмут и отберут. Или это деньги для группы?

Гаврилин расстелил постель, вышел в коридор и остановился перед зеркалом.

– Что уставился? Страшно? – спросил у отражения Гаврилин. – То-то и оно, бродяга.

Грязь

Агеев упустил момент, когда все окружавшее его стало терять черты реальности. Время для него шло скачками, прихотливо замирало, а потом стремительным скачком наверстывало упущенное. Когда он засыпал – его охватывал страх и неопределенность, когда просыпался, неопределенность и страх поджидали его наяву.

Во сне он снова и снова оказывался один на один с темнотой и безмолвием. Агеев пытался проснуться, кричал, и тут же возле него оказывалось тело Наташки, ее руки и губы. Он уже не знал чего хочет, проснуться окончательно или надолго уснуть.

Наташка будила его через каждые час – полтора, и через час-полтора он снова забывался. Если бы у него спросили, сколько времени прошло с момента появления в этом доме, сколько времени прошло с той поры, как он стоял голый под холодным дождем среди холодного черного леса, Агеев не смог бы сказать. Год? Может быть год.

Или всего несколько минут назад? Или вообще этого никогда не было? А вдруг ему все это приснилось – теплые алые брызги крови, пар, темный силуэт со светлым пятном лица, наваливающийся на штык? Или ему снится этот дом и это требовательное тело.

Его убили там, на посту, когда он упал, споткнувшись. Кто-то из караульных успел выстрелить, а теперь он умер… умирает… бредит?

– Тебя как зовут? – спросила Наташка.

Как зовут? Как его зовут? Он уже отвечал на этот вопрос. Он уже несколько раз говорил ей, что зовут его Андреем. Или не говорил? Или ему только приснилось это?

– Андрей, – Агеев ответил механически и совсем не удивился, когда вдруг понял, что и в этом он не уверен. – Андрей?

– Андрей. Андрюша. Ты любишь трахаться? – ногти легко скользнули по его груди, – любишь? Или тебе нравится только убивать?

– Не знаю.

– Знаешь, знаешь. Это все знают. Почти все.

– Почти?

– Ну, кроме тех, кто не может одного без другого. Вот кто не может трахнуть без того, чтобы не убить. Или убить без того, чтобы трахнуть. Ты как?

Никак. Он не думает об этом. Только легкое головокружение и тошнота. Сознание уплывало, весь мир легко покачивался в такт ударам его сердца.

– Не молчи, – капризным тоном приказала Наташка.

– Что? – стены спальни качнулись.

– Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда убиваешь? Что?

– Ничего.

– Не правда. Так не бывает. Ты должен что-то чувствовать.

– Должен…

– Ну…

– Я хочу спать.

– Когда убиваешь?

– Я сейчас хочу спать, – слова давались ему с трудом, язык был тяжелый, а губы пересохли.