Под прикрытием

А, ведь благодаря им мы знаем слова Сталина, сказанные после Тегеранской конференции:

«Я знаю, что когда меня не будет - не один ушат грязи будет вылит на мою голову. Но я уверен, что ветер истории всё это развеет…».

***

– …Что это ты на меня так странно смотришь, товарищ Свешников? Признал во мне кого из знакомых, что ли?

Его голос вернул меня к реальности.

– Навряд ли, среди моих знакомых имелись когда-либо такие…, - привстав, я показал рукой его рост от пола, - за исключением разве что - Владимира Маяковского.

Голованов, враз оживился – видать ему сильно польстило сравнение с уже довольно известным пролетарским поэтом:

– Ты знаешь Маяковского, Серафим?

С лёгкой небрежностью завсегдатая аристократических салунов, я отвечаю:

– Будучи проездом через Москву с Польского фронта, как-то совершенно случайно зашёл в кафе «Стойло Пегаса» - где тусуются футуристы и имажинисты… Пролетарские поэты, то есть. Смотрю – на сцене читает стихи какой-то «дяденька-достань-воробушка»:

« - Дней бык пег.

Медленна лет арба.

Наш бог бег.

Сердце наш барабан».

Голованов поморщился, как от недозрело-кислого:

– А, Сергея Есенина не доводилось видеть?

– «Есенина»? Ну, а как же! Как сейчас помню - в «Доме печати» давали крохотные ломтики черного хлеба с красной икрой и воблой, кроме того – благоухающий почему-то яблоками и мятой чай, разумеется - без сахара. Сижу, слушаю литературный спор на тему: кто больше соответствует революционной действительности - футуристы или имажинисты. Вдруг, кто-то как заорёт: «Я тебя сейчас застрелю!».

Голованов сидел и слушал, развесив уши. Продолжаю вешать на них «лапшу», нагло копирайтя из одной книжки²² про те – до изумления удивительные и «нескучные» годы:

– …Смотрю – один из посетителей, достав из кармана здоровенный «Кольт», направил его черное дуло на другого: «Молись, хам, если веруешь»!

– Он, что? Контуженный или просто взбесился – перепив?

– Да, нет… «Контуженый», это я. Этот же, впоследствии оказался Яковом Блюмкиным.

– Тот, что убил германского посла Мирбаха?! – ахнул Голованов.

– Тот самый…, - согласно киваю, - а «взбесился» он оттого, что этот артист шторой свои ботинки вытер: «При социалистической революции хамов надо убивать! – кричит Блюмкин, обрызгивая нас слюнями, - иначе ничего не выйдет. Революция погибнет…».

Делаю трагическую паузу, зловеще вращая глазами и затем:

– …И, убил бы и, поделом - если бы не один блондин и я, не повисли б у него на руках.

– А при чём здесь Есенин?

– Так этот «блондин» и был – Сергей Есенин! Он отобрал у Блюмкина пистолет и сказал: «Ты, что – опупел Яшка?! Пусть твоя пушка успокоится у меня в кармане». А тот ему: «Отдай, Сережа, отдай! Я без револьвера, как без сердца».

– Они, что – друзья?

– Яков Блюмкин для всех поэтов – друг! Говорят, Николая Гумилёва…, - понижаю звук до громкого шёпота, - ну, того – питерского поэта, он водил в ЧК – показывать «как расстреливают». По его же просьбе…

– Правда, что ли?

За этим вопросом стояло: «Ну и порядки у них в столице!».

– Так среди «бомонда» говорят - сам при этом не присутствовал, врать не буду. Но, Гумилёв ему свои стихи посвятил:

«Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи…».

Голованов, задумчиво говорит:

– Значит, что-то такое между ними было… И, чем эта история закончилась?

– Да. Нормально всё! Когда Игорь Ильинский – тот «хам», весь бледный ушёл восвояси, Есенин отдал Блюмкину его «Кольт» и, затем мы с ними славно ещё посидели за чаем…

Вообще-то, собираясь познакомится с будущим маршалом - к разговору с ним я заранее особенно не готовился и, сейчас вволю импровизировал. Главное – обратить на себя внимание, чтоб запомнил.

По моему, это мне определённо удалось!

Рассказываю Голованову одну за другой истории из того же «источника» - несколько перевирая, конечно. Тот, видно насытившись беседой о поэзии, вдруг спохватился:

– Извини, а ко мне у тебя какое-то дело, Серафим?

Конечно умолчав кое о каких – о ныне существующих обстоятельствах своего положения, рассказав вкратце свою «легенду», я произвёл - безусловно положительное впечатление о своей скромной особе. Затем, поведал о своей - якобы возникшей «проблеме»:

– Хочу вот перебраться в Нижний Новгород - где уверен, я смогу принести больше пользы для рабоче-крестьянского государства… Но, нигде меня в советские учреждения или предприятия не берут. Не подскажешь, Александр, где можно - хотя бы временно, устроиться электриком?

Если ничего не получится с «Бразье» - будь он неладен, то скорее всего - так и придётся сделать. Поэтому, этот разговор в любом случае лишним не будет.

– Даже и не знаю чем тебе помочь, Серафим…

Голованов перебрал с десяток вариантов - даже с его точки зрения не подходящих для меня.

Поговорили ещё о кое-о чём малозначительном, в комнатушке заваленной всяческим электротехническим хламом, для меня представляющих острый исторический интерес: бухты провода в тканевой оболочке, фарфоровые изоляторы, эбонитовые выключатели, лампы накаливания с угольными нитями… Инструменты и средства защиты – пассатижи, отвёртки с деревянными лакированными ручками, диэлектрический коврик, резиновые перчатки, чёрная изолента… Даже, зачем-то противогаз образца Первой мировой войны.

Очень интересно!

Как в музее истории электротехники - я только головой и успевал вертеть, рассматривая такие раритеты.

Наконец, Голованов посмотрев в окно, начал собираться и, сделав мне жест рукой «на выход»:

– Однако, пора мне домой – уже вечереет! Извини, Серафим, что ничем не смог тебе помочь…

С грустью вздохнув, я выхожу из каморки.

– Да, конечно – я понимаю… Тяжёлое время для молодого пролетарского государства… Разруха, безработица, уличная преступность… Не разрешишь ли остановиться у тебя на недельку, Александр?