Под сенью Дария Ахеменида

Глава 5

Выстрелы левофлангового разъезда разбудили нас от тупой дремы. Я очнулся и открыл глаза. Левой рукой я держался за узду Локая, а правой опирался на его холку. То есть я, как лошадь, спал на ходу. Проснувшись, я остановился. На вершину холма выкатился наш разъезд, спешился и с колена дал в ту сторону, откуда прикатил, залп. Один казак покатил к нам.

– Туть!
– тоже сказал я.

– Ваш вы-б-б-б! Курды! Много!
– каким-то образом издалека нашел меня казак.

– Сколько много?
– рассердился я.

– Сотен пять, ваше вы-б-б-б!
– выдохнул казак.

– Как обнаружили?
– спросил я.

– Вот так, ваше вы-б-б-б, в один конь идем, вдруг - поперешнай с холма гребешок! Только мы - на него! А там их тьма, и без дозора! Не то бы!..

– Точный координат сказать можешь?
– спросил я.

– Чаво, ваше высокоблагородие?
– приложился к папахе казак.

– Где именно они, на каком расстоянии отсюда?
– спросил я.

– Так, ваше вы-б-б-б, вот за холмичком, как мы на гребешок вышли - они тут, прямо рукой подать, хоть кулеш ихнай хлебай!
– зачастил казак.

– Верста, две?
– начал злиться я.

– Та вот, з вэрсту!
– развел перед собой руками казак, надо полагать, хотел показать, сколько мало это - “з вэрсту”, а вдруг увидел, что это очень много.
– Та ни!
– вскричал он.
– Яка вэрста! Та з полвэрсточки будэ!

– Как успели сосчитать, что пять сотен?
– спросил я.

– Так что, командир разъезда велел сказать: пять!
– сказал казак.

“Та шоб тоби!
– едва не хватил я его плетью и прикинул: - Если и в половину!..” - подумал я, что мы захвачены на марше, что на таком расстоянии не успеем воспользоваться орудиями, что с полверсты - это всего минута.

Я зло хлопнул плетью по рваному сапогу и прислушался. Чего-то особого из-за стрельбы разъезда я не услышал, но почувствовал, как за холмом что-то происходит. “Полверсты!” - подумал я и отмахнул вестовому Семенову:

– Подъесаулу Дикому всей сотней на холм быстро! Залечь и стрелять залпами!
– Оглянулся на пулеметную команду: - Два ручных “максима” - на холм! У вас минута!
– И к связистам: - С аппаратом - на холм, доложить обстановку!
– И взводным батареи: - Стянуться кругом, вот так!
– я показал вокруг себя и отчего-то враз вспомнил, даже не вспомнил, на воспоминание не было и секунды. Я враз увидел гуситов времен Крестьянской войны в Чехии пятнадцатого века, обороняющихся именно так, кругом выстроив повозки. Я враз увидел и Наполеона времени его экспедиции в Египет, отдающего при нападении египетских мамлюков свой знаменитый приказ: “Ученых и ослов в середину!” - Вот так, кругом, и приготовиться к ружейной стрельбе!
– еще раз показал я.
– Лошадей и мулов стабунить в середину!

– Борис Алексеевич!
– подбежал Павел Георгиевич.

– Слушаю вас!
– сказал я, а сам глазами был уже в пулеметной команде, снимающей с повозки два пулемета “максим”, взятых нами в трофей.
– Вперед на холм, быстро! У вас минута!
– закричал я пулеметчикам.

Четыре пулеметчика - первые и вторые номера пулеметов - как-то по-дурацки, будто куражась над моим приказом, расшеперились, подхватили пулеметы с патронными коробками да взялись рысью вслед уманцам. “Порубят!” - сверкнула как молния картинка.

– Борис Алексеевич!
– снова вскричал Павел Георгиевич.

– Быстро - круг! Исполнять!
– махнул я.

– Да круг не получится!
– вскричал Павел Георгиевич, а я увидел, что он хотел мне сказать совсем другое, он хотел мне сказать о гибельности моего приказа.

– Делать вот это!
– очертил я в воздухе эллипс.

– Так точно!
– только и смог ответить Павел Георгиевич.

“А что не так точно!
– про себя взъехидничал я.
– Они сейчас нас порубят, а он о круге препирается!”

– Третий пулемет!
– закричал я пулеметной команде.

– Дозвольте с ними, ваше высокоблагородие!

– подбежал унтер Буденный.

– Выдвиньтесь назад, к той трещине, - показал я на только пройденную впадину между обрывистыми холмами.
– И если она не занята, найдите момент ударить во фланг или в тыл!

– Й-есть, ваше высокоблагородие!
– козырнул унтер, и уже через полминуты сквозь гул начинающегося боя донесся мне его тонкий, но резкий и ввинчивающийся голос: - Взвод! На конь! В колонну по звеньям! Рысью-ю-ю… марш!

А я снова закричал третьему пулемету, тяжелому станковому пулемету “максим”, быть готовым, - а к чему готовым, я сразу сказать не мог, ведь не бежать же, а, конечно же, стрелять. Но куда - в этой обстановке я сказать не мог. И потому только закричал с какой-то даже угрозой, чтобы были готовы.

И правду говорят, дуракам везет. Я уже не один раз говорил, что я не умный, что меня за такового принимают. В который раз заступница моя Божья Матерь заступилась за меня. Минута прошла. А курды все на гребне не появлялись. Разъезд ахал в их сторону залп за залпом. В перерывы, когда они досылали патрон, я явственно слышал давящий гул большой конной массы. Но разъезд с гребня не бежал. Что-то его не гнало в страхе с гребня. Возможно, это обстоятельство, несмотря на вытаращенные глаза присланного казака и его доклад о пятистах курдах, находящихся к нам вплотную так, что и кулеш их можно было зачерпнуть ложкой, заставило меня отдать мой на первый взгляд губительный приказ.

Уманцы на половине холма оставили лошадей и полезли пешком. Их было хорошо видно. И было видно, сколько мы все неживые. Уманцы лезли на холм, будто шли по воде против сильного течения. Закипающий от жара воздух резал их напополам. Разъезд продолжал стрелять за гребень залпами. И снова в момент досыла патрона из-за гребня явственно врывался гул большой конной массы.

Я, кажется, все сделал. Оставалось теперь только ждать. То есть делать самое тяжелое. Быстро, как выстрелы, не словами, а дробными камнями во мне застучало: “Как быть? Что делать? Чем отразить? Отчего они так смелы, что напали на артиллерию? Что это могло означать? Ждать такого же нападения с правого фланга, становящегося при нашем развороте влево нашим тылом? Придется рубиться?” - И расслабляюще до опускания рук ударило, справлюсь ли я с рубкой, правильно ли я распорядился.

Трудно сказать, какое время я был в таком состоянии. По мне, так это длилось нескончаемо долго. Павел Георгиевич, наверно, почувствовал это. Он подошел, а я сперва и не заметил того. Я только услышал:

– Разъезд стреляет и ни с места!

И с меня сошла лихорадка. Я огляделся. Никакой нескончаемости во времени не было. Хвати, так прошла какая-нибудь минута.

Далее все было тривиально. И мне все это было вдруг знакомо. И мне было потом за мои переживания стыдно.

Он прорвался с холма. С холма их встретили наши пулеметы и сотня уманцев - залпами. Но с полтора десятка их прорвались через гребень. Мы с Павлом Георгиевичем были в седлах. Мы видели - полтора десятка их прорвались и потекли с холма. Я их понял. Уже сам бой потащил их. Павел Георгиевич вынул револьвер.

– Господа!
– подбежал абсолютно белый в лице адъютант батареи хорунжий Комиссаров.
– Господа! Да ведь они нас изрубят!

– Ваше высоко-б-б-б! Ваше высоко-б-б-б!
– завскрикивал, будто ребенок, вахмистр Касьян Романович.

– Взвод! Пачкой! Прицельно… гтовсь!
– дал команду своему взводу Павел Георгиевич. И его команду повторил своему взводу подъесаул Храпов.

Я смотрел на прорвавшихся полтора десятка всадников. Мне было неприятно их видеть. И я видел одного из них, моего.